Отрывки из ненаписанного

[Иллериэн]

Копаясь в присыпанных пылью папках на винчестере, нашел несколько рассказиков, написанных некоторое время назад. О проекте Дозоры тогда если и знал, то лишь понаслышке, но часть из написанного вполне соответствует если не букве, то духу Дозоров.
Посему рискну представить их на ваш суд. За каменты и замечания - заранее спасибо!

Городская сказка

Закат
Человек:
Сегодня кто-то умрет.
Невесомые розовые облачка, подсвеченные лучами заходящего солнца, отражаются в стоячей воде у меня под ногами. Скоро стемнеет, и на небе, грубо растолкав звезды, воцарится Луна. Холодный мертвый свет, равнодушное отражение моей жизни.
Когда Тьма и Луна завладеют миром, кто-то умрет. Я не знаю – кто, не знаю – где. Но смерть сегодня властно постучится в чью-то душу, заглянет в стекленеющие глаза, и с довольной ухмылкой спрячет в заплечную котомку последнее слово. Я пока не знаю, какое именно. Быть может – «Мама», может – «О, Боже», а может – матерное проклятье или пьяный бессвязный бред.
Но это - потом, а пока еще можно насладиться медленно растворяющимися в темноте комочками розовой сладкой ваты, размазанными по небу. И их отражением в постепенно остывающей шелковой глади озера.

Цвета ушли, сгустился мрак,
И долог путь домой.
Приказ Луны – отринуть страх
И принять этот бой.
***
Зверь:
Сегодня кто-то умрет.
Мертвый застоявшийся воздух, которым я задыхаюсь. Обволакивающие меня сумерки неумолимыми тисками сжимают грудь, крадут краски, размывают очертания предметов.
Скоро, скоро, теперь уже скоро придет время. Когда под бездушным светом полной Луны в город прокрадется безумие. Такое уже случалось, и вновь случится этой затхлой ночью. Я это чувствую. Я это знаю. И я не могу этому воспрепятствовать.
Сегодня кто-то умрет.

Как блеск клинка, мерцанье глаз, -
Прогулка подо льдом.
И ждет опять дорога нас –
Не здесь, так пусть потом!
***
Человек:
Сегодня кто-то умрет.
Настало время Охоты и через пару часов – лишь только Луна сбросит свою красную кожу и оденется в серебро, властно утвердившись на ночном троне – жертва будет выбрана.
И ей не удастся уйти от зловещего палача. Жребий брошен, карты сданы и Рубикон перейден, хотя этого никто, кроме меня, и, возможно, еще нескольких людей во всем городе и не подозревает.

Я натянутая тетива,
Я стрела, летящая в цель.
Я невинная жертва огня, -
Я – Вильгельм Телль.
***
Зверь:
Сегодня кто-то умрет.
Луна застенчиво показалась над верхушками деревьев, бросив ломаные линии теневого рисунка на пожухлую траву. Охотник начал ритуальный танец. Я знаю, что в этот момент выбранная жертва сбилась с пути и первым шагом по лунной дорожке начала свой путь в небытие – Охотник еще ни разу не промахнулся.
Скоро в игру пора будет вступать и мне. А пока можно еще погреться в лунном свете – время есть.

Скользит зверь –
Луны сон.
Закрыть дверь –
Дурной тон.
***
Человек:
Сегодня кто-то умрет.
Из темноты предо мной уже проступает призрачная картинка, указывающая Место и Время. А иногда неясными расплывчатыми чертами прорисовывает облик будущей жертвы. Вскоре станет ясно – Кто, Где и Когда. Останется лишь один вопрос – Как. Но это, как правило, узнать можно лишь постфактум. Лишь после того, как кто-то умрет.
А теперь мне пора спешить – ибо я уже знаю, Когда, Кто и Где. И знаю нынешний облик Охотника.

Луны блик
Призвал вой.
Чужой крик
Вернул боль.
***
Ночь
Зверь:
Скоро кто-то умрет.
Это место, это время, эта Луна, заливающая окрестности ощущением безнадежности. Узор совпал, и скоро все случится.
Я на тропе Охоты. Этой ночью Охотник – я. Повинуясь моей воле, вдоль длинной парковой аллеи фонари гаснут один за одним. Прочь! – и люди, которым судьба сегодня не выбросила жребий смерти, стремительно спешат от погруженной во тьму аллеи.
Теперь здесь – Территория Охоты. Моей Охоты.

Смерть – быль,
Жизнь – ложь.
Явь – пыль.
Ты – нож.
***
Человек:
Скоро кто-то умрет.
Я чувствую зверя рядом. Затихает шепот ночного ветерка в кронах деревьев и внезапно смолкают сверчки. Таково его желание.
Охотник готов к прыжку. Цель близка. Я тоже готов, и, дрожа от нетерпения и возбуждения, жду развязки.
Скоро темная в ночи кровь сложит замысловатые руны в придорожной пыли, и жертва будет повержена. Осталось недолго, уже совсем недолго…

Миг – день,
Крик – ночь.
Мир – тень,
Сон – прочь.
***
Зверь:
Сейчас кто-то умрет.
Ненависть. Я жгу себя изнутри ненавистью, пропитываюсь ей и отдаюсь этому чувству целиком и полностью. Иначе нельзя – Они чувствуют малейшую ложь, и если я буду ненавидеть хоть капельку слабее, чем нужно, атака будет неудачной. Я ненавижу свою жертву.

Удар – боль,
Речь – крест.
Уход – роль,
Сны – месть.
***
Человек:
Сейчас кто-то умрет.
Остались считанные секунды, и Охотник сделает свою работу.

Страх – рок,
Трон – лесть.
Путь – срок,
Кровь – взвесь.
***
Зверь:
Сейчас кто-то умрет.
Пора.
Бросок. Рывок. Прыжок.

Крик – ночь
Сон - прочь
***
Человек:
Началось.
Я бросаюсь в гущу схватки. Сорвать маски и пусть Луна, с ухмылкой следящая за нами, рассудит нас!

Удар – боль
Уход - роль
***
Зверь:
Терзать. Кромсать. Рвать эту уродливый кокон, открыть внутренности свету Луны.

Кровь – взвесь
***
Человек:
Бить. Крушить. Ломать. Резать. Освобождать от этой мерзкой серой оболочки равнодушия и безразличия!

Сны – месть
***
Рассвет
Человек и зверь:
Сегодня кто-то умер.
Охота завершилась. С очередной жертвы сорваны покровы и оковы.
Звенящий боевой азарт медленно отступает, а в ночной пыли под ногами растворяются остатки чьей-то души. Двоящееся изображение неохотно совмещается, мир останавливается и мы снова становимся единым целым.
Охота завершилась. Сегодня в ком-то мы убили серость.
Я – оборотень. Я убиваю серость в душах и глазах, с корнем выдираю безразличие и равнодушие. И даю жертве возможность увидеть яркий разноцветный мир, вырвавшись из темницы однообразной повседневности. И в каждой из них жертв остается частичка меня. Я не знаю, на скольких меня хватит. Не знаю, когда, исчерпав себя, стану серым обывателем, потерявшим краски мира. И не знаю, встретится ли мне оборотень, который вернет мне яркость жизни. Но я надеюсь. Когда придет время – будьте снисходительны и вы ко мне, братья.
***
Я был веселым, немного смелым -
излишне злой.
Упал-отжался, остался серым
и черт со мной!

[Конесанс]

Безумно красиво! Потрясающе трогательно! Вы бесспорно талантливы Хотелось бы почитать Вас еще

[Иллериэн]

Конесанс,Благодарю за отзыв. И коли хотите - ловите). Тоже из довольно старого.

Ночь Рождения
Конец ноября. Обычное киевское кладбище – покосившиеся кресты и оградки, слегка припорошенные снегом пластмассовые цветы, обломанные зубья гранитных памятников, корявые руки облысевших деревьев. Густеющие сумерки и холодный туман, скрывающий детали и пробуждающий страхи.
Темнеет, и последний задержавшийся визитер под недовольное бурчанье кладбищенского смотрителя протискивается через приоткрытую створку кованых ворот. Смотритель – колоритный дедушка лет под 70, с нечесаной кудлатой бородой, в ушанке, кожухе и валенках, - закуривает «козью ножку» и отправляется вглубь кладбища.
Подойдя к ухоженной по сравнению с остальными могилке, сторож смачно сплевывает и усаживается на скамеечку. Через пару минут земля у его ног начинает шевелиться, мерзлые комки скатываются вниз по склону, и из могилки появляется молодой человек – рыжий, со следами небритости на лице и в костюме известной торговой марки.
-Привет, старик – мертвец осторожно присаживается на скамейку рядом с смотрителем
-Угу. С праздничком, сейчас народ соберется и начнем.
Со всех сторон кладбища к сидящим рядом живому и не-мертвому начинают подтягиваться обитатели погоста. Одни из них одеты не без щегольства и изящества, особенно если не обращать внимания на полезшие из костюмов и платьев нитки и проявившиеся дыры. Иные уже в лохмотьях, которые когда-то, вероятно, были роскошными одеяниями. Некоторые вообще замотаны во что-то, напоминающее простыни. Наконец все в сборе. Небольшой столик, вкопанный перед лавочкой, постепенно заполняется нехитрыми кладбищенскими угощениями – стопками водки с черным хлебом, свечками и так далее.
-Мы здесь собрались, чтобы, гм, - слово берет скелет с кусками белой ткани на чреслах, густой окладистой бородой и пейсами. – Отпраздновать знаменательную дату. Точнее, даже две даты. У нашего дорого соратника (Скелет-старик указывает на выкопавшегося первым рыжего молодого человека) сегодня День Рождения. Ему исполнилось 25 лет! За это и выпьем!
Собравшиеся вокруг стола дружно тянутся за посудой, подносят к провалам рта, делают вид, что выпивают. Довольно крякают, делают вид, что закусывают или занюхивают. На самом деле пьет лишь смотритель.
Один из собравшихся за столом – элегантный скелет в остатках одежды конца позапрошлого века и в очках с золотой оправой - неспешно ставит стакана на стол и говорит, обращаясь к тостующему:
-Вот за что тебя люблю, Абрам Моисеевич, так это за то, что умеешь говорить кратко, по делу, и вместе с тем так, что за душу берет!
-А то! Знаешь, сколько раз мне приходилось говорить здравицы и прочие поздравления? – Старый скелет старого еврея поглаживает бороду. – Вот, помню, незадолго после воцарения Екатерины…
Задумавшего углубиться в воспоминания старика перебивает молодой задорный голос, который принадлежит неплохо сохранившемуся трупу мальчишки лет 11-ти:
-Рюмка не микрофон, выпей, потом говори! Со вторым праздником товарища-то поздравь!
Внезапно кладбищенский сторож хватается за сердце, дергается и медленно падает с лавки. Среди собравшихся раздается шум и гам.
-Владленина, ты где?! Скорее, начинается!
К старику подбегает женщина, когда-то бывшая тучной, в белом халате. Хватает старика за плечи, что-то ласково приговаривает: не то успокаивает, не то упокаивает. Старик еще немного дергается и замирает. Столпившиеся вокруг колоритной пары скелеты и прочие малоаппетитные существа радостно кричат и усаживаются обратно вокруг стола.
От раздавшихся криков и одобрительных возгласов пробуждается лежащий смотритель. Когда собравшиеся это замечают, шума становится еще больше.
-А ну, тихо! Пусть первым поприветствует нашего товарища виновник сегодняшнего торжества. – Абрам Моисеевич передает рюмку рыжему молодому человеку.
Тот задумчиво берет рюмку, смотрит на ошалело крутящего головой сторожа и тихим голосом произносит:
-Ну что, Александр Михайлович… С Ночью Рождения тебя! Будь здоров, тьфу ты, будь покоен!
_________________
У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом

[Besovochka]

Ванька, ты как всегда бесподобен!!!

[Иллериэн]

Besovochka, Спасиб, Танюш.
Творчеством Жана Галуа навеяло. Тоже из сравнительно старого.

Осенний декабрь
Вот такое вот хреновое лето...
Дождь. Разбегающиеся лужи под ногами и уныло журчащие ручейки холодных сумерек. Мелкая водная взвесь накладывает невесомую мокрую маску на лицо. Облитые декабрьской осенью тротуары и сгорбившиеся прохожие, старающиеся побыстрее укрыться от незваного гостя – Бога Дождя. Мерные шаги капели по оцинкованному заоконнику.
Лес за окном манит, зовет окунуться в него, увидеть новое обличье давно привычного. И я не могу противиться нахлынувшему чувству сопричастности тому, что происходит за надежным пологом дождя, ночи и декабря. Я выхожу на улицу - капель за воротник, щекотные слезы по спине.
Лес поник, притихнув под нежданной тяжестью захватившей весь мир мороси. Бесстыдно голые ветки засыпающих деревьев вздрагивают, пытаясь стряхнуть повисшие пиявки воды. Негромкий шепот старого леса, в котором, прислушавшись, можно различить страх перед надвигающейся зимой и тоску по минувшему теплому лету. Скоро на смену размывающей очертанья мороси придет застенчивая поземка и надменный снегопад. А пока – деревья спешат наговориться, прежде чем замолкнуть на долгую зиму.
Ночь. И капли дождя на стеклах моих очков превращают огни далеких фонарей в фантасмагорическое подобие забытого калейдоскопа. С каждым движением картинка меняется, рисуя новые невероятные узоры, в которых можно разглядеть все – и далекие миры, и лицо давно ушедшей любви, и мрачные пророчества о будущем.
Туман, нелепый в промокшем и продрогшем ночном лесу, просачивается между деревьями, сливается в экстазе с липкой водяной взвесью, скрадывает силуэты деревьев, будто растворяя их в грязно-белой кислоте. Иногда кажется, что я зацепился взглядом за что-то определенное – сосну, пенек, канаву – а секунду спустя туман снова тасует карты. И на месте сосны – секвойя, на месте канавы – подножье хребта, а на месте пенька беспорядочная на первый взгляд россыпь бирюзовых камней.
И мягкие струи тумана крадутся, как ночные воры, убаюкивая и отвлекая внимание. Я знаю, что шагнув в арку, образованную причудливо изогнувшимся от земли до земли молодым ясенем, попаду в другой мир. И морок приглашает меня, и туман расступается над едва заметной тропинкой, ведущей через арочный свод в чужие реальности…
Я качаю головой и отворачиваюсь от втягивающей манящей арки. Слишком много меня держит в этом мире… Или это только мои заблуждения и предрассудки, и я опять упустил уникальный шанс обрести себя?.. Вопросы, на которые нет ответов.
Желчная горечь во рту.
***
Я вернулся домой, наполнил кружку вином и, закурив сигарету, высунулся в окно – прощаться с этой удивительной ночью перехода осени в зиму… Недолгие молчаливые проводы – и вот окурок, описав дугу, умер на мокрой мостовой.
_________________
У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом

[Besovochka]

Вань, ты знаешь мое мнение о твоей прозе...а тут еще и в настроение попал.... Не бросай писать, у тебя талант.

....задумалась...может все таки шагнуть?....

[Иллериэн]

Besovochka,Спасиб, Танюш.
Вторник - и значит можно обновить тему.
В одном из конкурсов, где мне довелось участвовать, задание было - написать рассказик по мотивам песни. Из предложенных вариантов я выбрал Макаревича - "Он был старше ее" - бесконечно грустную и лирическую песню. Получившимся рискну поделиться с вами...
Да, все параллели с Дозорами - чисто случайны, писалось давно, и об игре тогда не имел ни малейшего представления.


Он был старше ее

Заутреня
Pater noster
Pater noster, qui ts in caelis,
Sanctrticetur nomen Tuum.
Adveniat regnum Tuum.
Fiat voluntas Tua, sicut in caelo et in terra.
Panem nostrum quotidianum da nobis hodie.
Et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris.
Et ne nos inducas in tentationem,
Sed libera nos malo.
Amen.
(Отче наш.
Отец наш, сущий на небесах,
Да святится имя Твоё.
Да прийдёт царствие Твоё.
Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.
Хлеб наш насущный дай нам на сей день.
И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.
И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого,
Ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь. )
Темно. И тихо. Темное небо, темные тучи. Темные и молчаливые башни замка. Кажется, что во всем замке никого нет. Нет никаких звуков, кроме завываний ветра и унылого поскрипывания полуотвалившейся ставни. Черный ворон со своим хриплым карканьем был бы завершающим штрихом гротескного пейзажа. Но ворона нет. И вообще ничего живого нет. Наверное, всё живое в замке заснуло... Или умерло. Ночь полна перешептываний ветра – и людям здесь места нет.
Черное пятно, казавшееся тенью от горгулий, в изобилии украшающих стены замка, оторвалось от башни и, пропадав несколько метров, внезапно расправило крылья. И вот большой нетопырь, торопливо взмахивая крыльями, летит прочь. Чуть позднее раздался высокий пронзительный вопль, практически на грани слуха – летучая мышь начала охоту.
***
Замковая часовенка ничем не отличалась от десятков своих собратьев, что в обязательном порядке cтроятся в каждом христианском замке. Неизменное большое распятие на противоположной от входа стене, иконы двух святых с бронзовыми подставками под свечки. Впрочем, сейчас горит лишь одна свечка – перед алтарем. Простершись ниц в неясном круге света, отбрасываемом полусгоревшей свечой, лежит монах. По крайней мере, об этом говорит его сутана угольно-черного цвета и изрядно заросшая тонзура на макушке.
Монах будто бредит – в часовне раздаются лихорадочный шепот и вскрикивания. Кажется, что полночный посетитель вдруг забыл все молитвы – внимательный слушатель сможет различить в бессвязном шепоте фрагменты и «Pater noster», и «Ave, Maria», и «Symbolum Nicaenum »… Обрывки молитв, которыми крещенный люд привык славить Бога и защищаться от лукавого, сплетались в причудливую мелодию, тягучую и загадочную. И ничего христианского в этой мелодии не было – скорее уж она напоминала об извечных ночных страхах человечества. Казалось, что темнота за пределами освещенного круга сгустилась, прислушиваясь к бормотанию монаха. Далекий крик нетопыря будто подтвердил заинтересованность темных сил в ночном визитере.
***
А утром в замке воцарилось оживление. Сегодня в свою вотчину должен вернуться хозяин замка – маркграф Себастьян фон Мейссен. Прислуга металась по двору, убирая мусор, украшая дома и деревья, расставляя столы и лавки. Стражники сосредоточенно чинили прохудившиеся нарамники и драили доспехи.
Жительницы замка, уединившись в своих комнатах, придирчиво выбирали наряды и украшения. Примерно тем же занимались и немногочисленные аристократы, волею случая или по зову долга оказавшиеся в замке. Во всеобщей суете не принимали участия лишь придворные кошки, которые лениво наблюдали за суетой двуногих, будучи вполне уверены в незыблемости вечернего кормления. И два монаха-доминиканца. Со свойственной всем духовным лицам невозмутимостью, они спокойно и негромко беседовали, усевшись на небольшой лавочке под ветвями раскидистой яблони.
Один из них, тот, что помоложе, внимал неспешной речи старшего товарища – уже пожилого человека, склонного к полноте, с непогашенным годами огоньком любопытства в глазах:
-Видишь ли, брат Отто, Всевышний лучше знает, зачем создает таких тварей. В своей мудрости Он непостижим для нас, простых смертных. Я полагаю, что ниспосланное нам общение с богомерзкой тварью – это лишь испытания наших сил: готовы ли мы полностью посвятить себя служению Ему.
-Однако, мейстер Эккард , разве не должны мы, как преданные слуги Церкви, разоблачить чудовище и предать его костру? Ведь само его существование оскверняет мысль Божию, ибо не создавал он таких тварей, - молодой монах перекрестился, - это наверняка создание Люцифера.
Мейстер чуть поморщился и покачал головой:
-Не торопись судить о делах Господних, брат. Лишь Ему ведомы помыслы Его. А насчет сожжения твари... Успеется. Редко преданным слугам церкви выпадает возможность столь внимательно изучить повадки творения Зла.
Он еще долго говорил, обращаясь к своему собеседнику, рассуждая о мудрости Творца и непостижимости его помыслов, говорил о долге всех посвященных использовать любой шанс для изучения орудий зла и еще что-то о верности Церкви... Однако молодой доминиканец не слушал наставника. Его глаза были прикованы к хрупкой фигурке девушки, сначала появившейся на одном из балконов, а спустя пару минут вышедшей в небольшой садик, где и беседовали монахи.
Это была маленькая черноволосая девушка, почти девочка - Альба фон Мейссен - дочь владельца. Движением руки отослав пришедшую с ней служанку, она небыстрым уверенным шагом направилась к доминиканцам. Теперь уже оба монаха смотрели только на нее. Подойдя поближе, она присела перед мейстером в реверансе:
-Благословите, святой отец!
Доминиканец привычным жестом перекрестил девушку, и, протянув руку для поцелуя, сказал:
-Встань, дочь моя. Рад тебя видеть в добром здравии. Как прошла ночь?
-Спасибо, мейстер Эккард, - девушка осторожно коснулась губами перстня, на котором была выгравирована собака, несущая в пасти факел. - Как обычно, с помощью Божией. Все опять обошлось.
-Я. Брат Отто исповедует тебя. К приезду батюшки надлежит быть чистым не только телесно, но и духовно, - мейстер кивнул своему спутнику и грузно поднялся, - для исповеди можете использовать мою комнату. И поторопитесь, дети мои, Его светлость скоро прибудет.
Поклонившись наставнику, брат Отто и девушка направились к зданию, где находились покои духовника. Они шли, не оборачиваясь, увлеченные беседой друг с другом. Мейстер Эккард, чуть прищурившись, смотрел им вслед, а губы его, будто по своей воле, чуть слышно шептали:
-Эх, брат Отто… Если бы тебя не постригли в монахи, и ты не потерял свою фамилию и наследство – быть бы Альбе твоей женой. Впрочем, посмотрим. Для этого я сюда и приехал – узнать, можно ли изменить предназначение.
Монах развернулся, и небрежно благословляя то и дело обращавшуюся к нему челядь, отправился в главный зал замка.

Обедня
Confiteor
Confíteor Deo omnipoténti,
beátæ Maríæ semper Vírgini,
beáto Michaéli Archángelo,
beáto Ioánni Baptístæ, s
anctis Apóstolis Petro et Paulo,
ómnibus Sanctis, et vobis, fratres:
quia peccávi nimis cogitatióne,
verbo et ópere:
MEA CULPA, MEA CULPA, MEA MÁXIMA CULPA.
Ideo precor beátam Maríam semper Vírginem,
beátum Michaélem Archángelum,
beátum Ioánnem Baptístam,
sanctos Apóstolos Petrum et Paulum,
omnes Sanctos, et vos, fratres,
oráre pro me ad Dóminum Deum nostrum
Amen .
(Исповедь ("Каюсь")
Каюсь перед Богом всемогущим
блаженной Марией вечной Девственницей,
блаженным Михаилом Архангелом,
блаженным Иоанном Крестителем,
перед святыми Апостолами Петром и Павлом,
всеми Святыми и перед вами, братья
( и перед тобою, отец ) - ибо много грешил
в помыслах, словах и делах:
МОЯ ВИНА. МОЯ ВИНА, МОЯ ВЕЛИЧАЙШАЯ ВИНА.
Поэтому я молю блаженную Марию вечную Девственницу.
блаженного Михаила Архангела,
блаженного Иоанна Крестителя,
святых Апостолов Петра и Павла,
всех святых и вас, братья ( и тебя, отец ) -
молиться за меня перед нашим Господом Богом.
Аминь. )
В маленькой часовне, на сей раз освященной добрым десятком свечей, за предусмотрительно принесенным столиком перед раскрытым толстым фолиантом сидел брат Отто. Сейчас он был в традиционном для доминиканцев белом облачении. Изрядная часть книги уже была заполнена аккуратным подчерком монаха, однако сейчас перо было отложено. «Пса Господня» мучили тяжелые мысли, что хорошо было заметно по его крупному породистому лицу. То и дело монах вскакивал, что-то невнятно бормоча. Рука судорожно сжимала серебряное распятие, что висело на груди поверх сутаны. Походив по часовне и успокоившись, доминиканец снова садился за стол, но написав пару строчек, опять откладывал перо и надолго замирал. Внезапно он поднялся, подошел к распятию и упал ниц.
-Господи помоги! Защити, Дева Мария. Избавь от искушения, помоги разобраться! mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa. Архангел Михаил, поводырь войска Господнего, защити меня от порождений Падшего. Господи Иисусе, наставь на путь истинный! Боже! За что ты шлешь мне такое наказание! Убери из души у меня злые помыслы, помоги очиститься. Блаженная Мария, помогли справиться с дьявольским наваждением! Почему так? Почему я? Мейстер сильнее, о чище, почему выбрали меня? Я слаб, я грешен… Я не хотел! Помогите мне, Иоанн Креститель и святые Апостолы! Укрепите веру, укажите веру во славу Божию. Защитите от искуса… Мейстер говорит – таковы замыслы Твои, Господи! Но за что, за что ты мучаешь меня! Зачем ты сеешь в душе моей зерна сомнений и искушаешь меня? Защити, уведи! Нет! Не уводи, оставь меня здесь… Спаси меня, Господи, покарай меня, спаси меня.
Долго еще бессвязные речи, мольба и хула сыпались из уст монаха. Но лишь стены часовни и безучастные лики святых внимали его исповеди перед самим собой. И большой нетопырь, примостившийся около слухового оконца и замерший в неподвижности. До черной фигуры, безмолвно стоящей в глубине сада, не доносилось ни звука. Впрочем, мейстеру Эккарду и не нужно было слышать своего подопечного – практически все слова он мог предугадать. Гораздо больше его интересовало практически неразличимое темное пятнышко на крыше часовни – нетопырь. Когда тот, трепеща крыльями, взлетел и направился за пределы замка, монах удовлетворенно кивнул. После чего, негромко напевая какие-то священные тексты, отправился в свои покои.
***
Внутренний садик замка был залит теплым и ласковым солнышком. С великолепием погожего полдня резко контрастировала черная сутана брата Отто, чудесным образом превращаясь в некий островок тени. Доминиканец и его спутница – высокородная Альба фон Мейссен, как ее представляли герольды на официальных приемах, сидели на той же скамейке под яблоней, на которой вчера мейстер Эккард рассказывал ученику о промыслах Божьих. Вот и в этот раз разговор, похоже, шел на богословские темы. По крайней мере, на эту мысль наводил томик Евангелия, лежащий на коленях монаха и молитвенник, уютно устроившийся на краешке скамейке. Однако внимательный наблюдатель, каким был мейстер Эккард, без труда мог заметить, что страница Евангелия не переворачивается уже добрый час. Впрочем, может молодые люди беседуют на отвлеченные тему, призывая в свидетели более современных авторов вроде Фомы Аквитана или Винсента из Бове? Может и так, вот только выражение их лиц совершенно не соответствует высокоученым разговорам о промыслах Господних – слишком уж оживленны и подвижны. Любой здравомыслящий человек предположил бы, что разговор идет о любви. И не ошибся бы. Точнее, почти не ошибся.
***
-Отто, почему все так сложно? Скрывать все труднее, а я не могу и не хочу остаться без тебя. Только ты меня удерживаешь здесь. Мейстер влиятельный человек, но епископ уже начал требовать немедленной облавы. Мне страшно. Я хочу исчезнуть отсюда. Давай убежим. Мой дом – там, где ты.
-Альба, я слуга Господа. Я клялся, я давал обеты, я не могу переступить их. Мейстер защитит тебя, даже я не знаю пределов его влияния и могущества.
-А кто защитит тебя?! – чуть не закричала девушка. - Ты забываешь, что тебя не спасет даже он. В лучшем варианте тебя ждет пожизненное заточение в пещерном монастыре, и даже мейстер Эккард не станет возражать. А в худшем… Мало ли отступников во слову Божию горит на кострах по всей Европе?
-Не богохульствуй. Всевышний справедлив…
-Он – да. А Его слуги? Бежим, Отто, ты ведь сам знаешь - это единственный выход.
На лбу доминиканца выступила испарина. Увидев, что его уверенность, похоже, дает трещину, Альба удвоила усилия:
-Сам подумай. Нам нужно бежать, если ты не хочешь потерять меня и погибнуть сам. Мейстер, когда ты ему станешь не нужен, просто отдаст тебя, как разменную монету. И тем самым успокоит и трибунал, и людей! Бежим!
-Нет, моя милая, для меня это не выход… - казалось, брат Отто собрался с силами. – Мы спокойно пересидим бурю в замке твоего отца. А тем временем, сможем придумать, как избавиться от твоего недуга. Господь поможет нам. А я ближайшие три дня проведу в посте и молитвах, умоляя Господа послать мне силы и прояснить замыслы Его.
Доминиканец поднялся, поклонился своей собеседнице, и поспешил оставить сад, направляясь прямиком в часовенку. Альба осталась сидеть на скамейке, губы ее были плотно сжаты, в глазах медленно набухали слезы. Впрочем, ни одна слезинка так и не пролилась на мертвенно-бледное, несмотря на жару, лицо. Девушка вздохнула и медленно поднялась:
-Все равно будет по-моему! Я не хочу тебя терять, мой милый и глупый служитель Распятого. И не позволю тебе погибнуть. Я найду способ!

Вечерня
Actus Caritatis
Domine Deus,
amo te super omnia proximum
meum propterte, quia tu es summum,
infinitum, et perfectissimum bonum,
omni dilectione dignum.
In hac caritate vivere et mori
statuo.
Amen .
(Акт Любви
Господь бог,
люблю тебя превыше
всего земного, ибо Ты есть высшее,
бесконечное и совершеннейшее добро,
достойное всякого предпочтения.
С этой любовью живу и умру.
Аминь.)
Брат Отто сдержал свое слово. Три дня он провел в часовне, позволяя себе лишь две кружки воды в сутки. Однако желанное очищение к нему так и не пришло. Все мысли молодого доминиканца, вопреки его воле, снова и снова возвращались к разговору в садике. И уверенности, что он, отказавшись бежать, не обрек и себя, и Альбу на смерть, у него не было. Как и не нашлось сил, отпостившись, не попытаться найти девушку. Впрочем, все слуги, будто сговорившись, молчали. Брат Отто метался по замку с неприличествующей слуге Божьему поспешностью, разыскивая если не Альбу, то хотя бы мейстера – может, хоть он поможет, расскажет. Впрочем, мейстер Эккард нашел его сам. Вместе с отрядом стражников в боевом облачении.
-Бывший брат ордена Святого Доминика Тулузского Отто фон Гезце. По приказу епископа Тюринского я арестовываю вас за колдовство и отношения со слугами Сатаны. Уведите арестованного в башню.
Ошеломленный молодой человек даже не пытался сопротивляться, когда стража бесцеремонно схватила его под локти и повлекла в башню. Он лишь успел увидеть, как мейстер, на чью защиту он так полагался, и чьи приказания выполнял, равнодушно отвернулся и пошел прочь по коридору, беседуя о чем-то с начальником караула, явно польщенным вниманием влиятельной особы. Теперь Отто понял, что стал мелкой разменной монетой в сложной игре, затеянной мейстером. Монетой, которую без сожаления бросают нищему, чтобы отвязаться от его приставаний. Внезапно к нему вернулись силы, он рванулся из рук стражи:
-Что с Альбой?! – крикнул он в спину уходящим. Тут же несколько сильных рук скрутили его, попутно поставив добрый десяток синяков. Мейстер даже не обернулся на шум свалки за спиной - он уходил, не отвлекаясь от разговора с начальником караула, ослепительно-белый в своем одеянии.
-Исчезла госпожа Альба. Третьего дня еще, - негромко сказал разжалованному доминиканцу один из молодых стражников. - Ищут ее, ищут, но пока не нашли...
***
Бывший брат Отто стоял у открытого окна и смотрел на залитые лунным светом окрестности замка. На окне не было решетки, впрочем, она была и не нужна – до глубокого и сухого рва было почти 30 метров. А каменщики поработали на совесть – зацепиться не за что. Только прыгать, а там - что будет. Мейстер Эккард ничего не делает зря – это бывший доминиканец уже понял. И если оставлен путь - это неспроста.. На суде Отто выложит все, что знает, а это не выгодно мейстеру. Конечно, сейчас позиции Эккарда непоколебимы – но враги запомнят и запишут показания опального доминиканца Отто фон Гезце. И стоит мейстеру совершить ошибку, как ему тут же всё припомнят...
Умирать, тем более добровольно, Отто не хотелось. Однако попадать в застенки инквизиции хотелось еще меньше. Пытать его будут наверняка, да и костер вырисовывался все четче Поэтому, поразмыслив, молодой человек быстро подошел к окну, вылез на подоконник, свесив ноги наружу. Снял с шеи распятие, повесил на петлю ставни:
-Господи, прости и прими раба Твоего, - по привычке прошептали его губы. Потом голос окреп. – Альба фон Мейссен! Я освобождаю тебя от связи с этим замком. Ты вольна жить, где хочешь! Именем Господа!
Теперь можно. Резкий толчок и тело, неловко перевернувшись в воздухе, устремилось вниз. И тут же раздался отчаянный крик нетопыря. Кусочек темноты с неуловимой человеческому глазу скоростью метнулся к будто застывшему в воздухе телу неудавшегося монаха. Не было не яркой вспышки, ни удара грома. Просто эта странная парочка – необычайно большой нетопырь и изогнутая человеческая фигурка на миг будто подернулись маревом. И вот уже два нетопыря, кувыркаясь в лунном свете, уносятся прочь от замка, то сходясь в воздухе, то отдаляясь друг от друга…
***
Мейстер Эккард проводил их взглядом. В его коллекцию добавился еще один сверхъестественный случай. Он еще на шаг подошел к разгадке сил природы. И к могуществу. Его очередная маленькая победа. Монах улыбнулся и не спеша прошел к столу – полученные сведения следовало записать, а потом из множества записей выделить очередной кусочек мозаики, которую он собирает вот уже без малого полсотни лет...[/i]

[Иллериэн]

Что-то как-то мрачновато получается...
Внесу малехо разнообразия и запущу в эту мрачную готическую комнату маленький солнечный зайчик.
Писалось для Заповедника Сказок

Визит идеальной кошки
-Просыпайся уже, лежебока! Так весь день проспишь, а столько всего успеть надо! – жизнерадостный голос бесцеремонно вторгся в мой сон. – Ну давай, а то сейчас обижусь и спрячусь.
Вставать совсем не хотелось, и я попыталась устроиться поудобнее, надеясь досмотреть свои грезы. Но непрошеный будильник оказался настойчивым.
-Ах, ты так?! Тогда я тебя защекочу! – и по телу поползло пятнышко тепла, заставив поежиться и неумолимо выдергивая из мира снов. Стоп! А голос-то незнакомый!
Я мгновенно распахнула глаза и уставилась на визитера, удобно устроившегося на моем носу и задорно подмигивающего.
-Погоди, это ты, что ли меня разбудил? – недоуменно поинтересовалась я у яркого солнечного зайчика, примеривающегося как бы половчее перепрыгнуть мне на глаз. – Но ведь солнечные зайчики не разговаривают!
-Сама ты зайчик, - обиженно отозвался собеседник, от возмущения замирая на месте. – А я – кошка!
-Как – кошка?! Ты – солнечный зайчик! – уж в чем в чем, а в кошках я точно разбираюсь.
Гость негодующе вспыхнул и перебрался на подушку рядом со мной.
-А я говорю – кошка! Хочешь докажу? – чем-то заинтересовавшись, зайчик переполз ближе к краю подушки и, похоже, намеревался спрыгнуть на пол. – Вот смотри, что ты знаешь о зайцах?
-Ну… это маленькие такие зверушки. Серенькие. С большими ушами. В лесу живут, - нашлась я.
-То-то же. А я серенькая? Или с большими ушами? – кажется, собеседница передумала обижаться и снова подобралась поближе ко мне. – Или в лесу живу? И смотри как я прыгать умею. Лови!
И солнечная кошка мигом оказалась на письменном столе в углу комнаты. Я, позабыв про все, бросилась ее ловить. Куда там – пятнышко света, причудливо изгибаясь (даже я так не умею, хотя на гибкость не жалуюсь), металось по комнате, оказываясь то на незаправленной кровати, то на шторах, то на книжной полке. Ну и что, что она быстрее – зато я упрямая, и, в конце концов, загнала напарницу по игре в угол и уже приноровилась было ухватить, как она, извернувшись, ускользнула и теперь весело улыбалась мне со шкафа.
-Так нечестно, - насупившись, сказала я. – Я туда не достану. Кошки так не поступают, так что никакая ты не кошка, а самый настоящий солнечный зайчик.
Хитрость удалась – обиженная гостья перестала прыгать туда-сюда по комнате и, растянувшись на шкафу, начала мне доказывать, что она кошка:
-Я не просто кошка, а ИДЕАЛЬНАЯ кошка. И знаешь почему? Вот смотри, прыгаю я лучше любой кошки, это раз. Гуляю всегда сама по себе и где захочу – никто меня не удержит, это два. Кроме того, скажи, зачем люди кошек в дом поселяют?
-Чтобы уют был, чтобы грели, когда холодно, чтобы утешали и веселили, когда грустно и чтобы мышей в доме не было, – без запинки ответила я
-То-то же. Сама подумай, когда я в доме, разве не становится уютнее? И теплее? Да и улыбок я вызываю больше, чем любая мохнатая и усатая кошка. И где ты видела в одной комнате и солнечную кошку, и мышей? – похоже, у моей собеседницы на все был готов ответ. – А также я – всегда опрятна, и весела, в то время как обычная кошка и поцарапать может когда злится, и выпачкаться ей легче легкого. Так почему я не идеальная кошка?!
-У тебя усов нет. И мурлыкать не умеешь, - парировала я.
-Тоже мне причина! Вон у соседской кошки мальчишка усы подстриг и она с тех пор мурлыкать перестала. И что, теперь она не кошка? - видимо, не желая дальше спорить со столь непонятливой особой, как я, солнечная кошка, подмигнув на прощанье, выпрыгнула через окно.
Взобравшись на подоконник, я видела как она сноровисто скакала по скамейкам, деревьям, людям, нигде не задерживаясь и двигаясь столь грациозно, что я обзавидовалась.
Ну и пусть. Я все равно знаю, что она не права, ведь идеальная кошка – это я. А не верите – спросите мою хозяйку Юлю.
_________________
У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом

[Иллериэн]

Ну, и в продолжение сказочной тематики. Писалось, опять-таки для Заповедника Сказок
***
Однажды жарким летним днем…

-Ой, какие миленькие! – Принцесса, взвизгнув от восторга, бросилась к небольшому аккуратному загону.
-Ваше Высочество, осторожней, не упадите! – вслед за Принцессой, смешно переваливаясь с боку на бок, пыхтя и отдуваясь, поспешил наставник, лысый череп которого забавно пускал солнечные зайчики по всему лугу. Вслед за почтенным старцем, так же обливаясь потом и гулко топоча натруженными ногами, понеслась и свита.
Не обращая на них никакого внимания, царственная особа добежала до своей цели, и, умиленно склонив голову к плечу, стала разглядывать зверушек, испуганно попятившихся от Принцессы к дальней стене вольера.
-Ваше Высочество, будьте осторожны! – запыхавшийся наставник с трудом догнал свою подопечную и аккуратно оттеснил ее от загородки. – Несмотря на свои небольшие размеры и внешнюю безобидность, они могут быть опасны, зафиксированы случаи их нападения…
-Бросьте, сударь, - поморщилась Принцесса, - ну разве же такие милашки могут напасть?..
Она перегнулась через стенку загона, стремясь поближе рассмотреть зверушек. Но те в ответ лишь запищали и стали разбегаться, стремясь спрятаться.
-Ну вот так всегда, - обиженно надула губки Принцесса. – Наставник, скажите им так не делать!
-Ваше Высочество, - с достоинством выпрямился старик, а его лысина побагровела от возмущения. – Я никогда не был пастухом домашних животных и не буду осваивать эту профессию на старости лет! Здесь рядом должен быть пастух, - обратился он к свите. – Найдите и приведите, немедленно!
Двое моложавых придворных поклонились Принцессе и со всех ног бросились искать нерадивого пастыря. Сама же венценосная особа, не обращая внимания на поднявшуюся суеты, старалась получше разглядеть суетящихся зверяток, вытягивая шею и недовольно отталкивая наставника, все еще стоящего между ней и загоном.
-Ваше Высочество, - умоляюще прокряхтел старик, постепенно уступая молодости и настойчивости подопечной, - помилуйте, но ведь ваш батюшка прикажет меня казнить, если с вами что-то случится! Пожалейте мои седины, не подвергайте себя опасности!
Принцесса негодующе фыркнула, но попытки протиснуться ближе прекратила, ограничившись внимательным разглядыванием обитателей вольера. Те, несколько успокоившись, деловито шевелились, ковыряясь в земле и собирая травку. Впрочем, иногда они бросали настороженные взгляды на группу придворных, изнывающих под невыносимо жарким солнцем, и Принцессу, устроившуюся под ажурным зонтиком и нетерпеливо ожидающую обещанного наставником пастуха. Однако ожидание, показавшееся нетерпеливой наследнице трона часами, на самом длилось не больше 15 минут – вскоре придворные подвели к Принцессе молоденькую пастушку, почти подростка, явно как минимум вдвое моложе самой представительницы королевского дома. Пастушка, явно робея в присутствии стольких знатных гостей, неуклюже, но старательно присела в реверансе.
-Ну, милочка, - обратился к ней явно отдышавшийся и несколько успокоившийся наставник. – Что вы можете поведать Ее Высочеству о ваших подопечных?
-Ну… - опустив глаза и хлопая пушистыми ресницами, промямлила та. – Они вообще-то весьма безобидны, спокойны и послушны… Достаточно понятливы и легко обучаются… Я присматриваю за ними уже несколько лет и ни разу они мне не доставляли никакого беспокойства.
-А зачем мы их разводим? Вроде на мясо не стоит – какие-то они мелкие и костлявые. И шерстка у них редкая... – вмешалась в разговор Принцесса.
-Ваше высочество, - вся зардевшись, ответила пастушка, - некоторые любят их держать в качестве домашних питомцев – если за ними ухаживать и обращаться бережно, они приносят в дом теплоту и уют… Некоторых особей подготавливают для работ по дому – там грызунов извести или еще чего… Ну, и некоторых, особо откормленных, берут в качестве деликатеса…
-Какие полезные зверьки, - протянула Принцесса, снова поворачиваясь к вольеру и любуясь резвящимися животными. – А каких можно взять прямо сейчас к себе домой? Мне нравится вон тот, - ее палец указал на рыженького милашку, трогательно суетившегося около другого, черненького, ясноглазого и пушистого.
-Ваше Высочество! – вскричал наставник. – Да вы подумали, что скажет ваш батюшка, когда вы домой вернетесь с очередным домашним питомцем?! Он не позволит превращать свой дворец в зоопарк!
-Ну дядюшка, ну пожалуйста, - Принцесса, склонив голову, глянула на него через полуопущенные ресницы и тут же прильнула к нему, положив голову на плечо старика. – Ну это последний раз, честно-честно, обещаю. Ну пожаааалуйста.
Наставник немедленно растаял и растрогался от нежности воспитанницы:
-Ну хорошо, хорошо, - ворчливо пробурчал он, - но только чтобы это было действительно последний раз, иначе Его Величество прикажет меня наказать, а мои кости старые… Милочка, дайте нам этого рыженького, - повернулся он к пастушке.
-Ваше Высочество, вам лучше взять сразу пару, - чуть слышно прошептала та.
-Почему? – удивилась Принцесса.
-Именно этот зверек сильно привязался к той черненькой самочке, - объяснила пастушка. – Если их разлучить, он будет грустить, болеть, и может даже взбеситься или умереть. А если вы возьмете пару, то они долго-долго будут радовать вас, будут хорошие и послушные, и может даже принесут потомство.
-Хорошо, возьмем пару, - непререкаемо заявила Принцесса, не давая возразить наставнику. – Как их везти?
-Сейчас-сейчас, - заспешила пастушка, доставая просторную деревянную коробку. – Одно мгновение, Ваше Высочество, сейчас я их поймаю.
Пастушка, расправив крылья, ловко перелетела через забор, стремительно спикировала, подхватила пытавшихся убежать зверьков, посадила их в коробку, и уже через пару секунд вернулась к Принцессе.
-Теперь они ваши, - с поклоном она поставила коробку у ног гостьи. – Первое время они будут дичиться, но вы, с вашим добрым и отзывчивым сердцем, легко с ними поладите.
-Это точно, - Принцесса согласно выпустила из пасти язычок огня и повернулась к наставнику, озадаченно почесывающему когтем гребень. – Нам пора, дядюшка. Пусть кто-то возьмет коробку с моими любимцами, и полетели.
В мгновенья ока свита выстроилась в полетный порядок, кто-то из охранников подхватил клетку, и гостьи начали один за одним взлетать. Последним, кряхтя и укоризненно пуская кольца густого дыма, поднимался наставник.
-Скажите, милочка, - напоследок обратился он к пастушке. – А как вы называете этих зверьков?
-Нуууу, - задумчиво протянула его собеседница. – У них много названий… Но чаще всего их зовут человеками…
_________________
У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом

[Иллериэн]

Тоже из довольно старого...

Книга недописанных судеб

Демиург с плохо скрываемым удовольствием смотрел на страницы толстой книги, где самопишущее перо, повинуясь незаметным колебаниям и изменениям в Музыке Сфер, старательно выводило вычурные буквы чужой судьбы. Направляли его сущие пустяки – дуновение от упавшего листочка, кашель кузнечика, шаги муравья, шорох смены времен года… Наконец перо, заложив особо лихой вираж, взмыло и, спикировав обратно к Книге, невесомым касанием поставило точку, доплясав чью-то жизнь.
-Ваша очередь, - чуть повернув голову, бросил демиург в темноту за левым плечом.
В световой круг, очерченный свечой, горящей на столе, вступили три женщины - мойры. Негромко напевая тяжелый тягучий мотив, они приблизились к демиургу.
Младшая из них, одетая в белоснежную тогу, – Клото - наклонившись к книге, ногтями подцепила самое начало повести только что дописанной жизни, и начала вытягивать чернила со страниц, выпрядая нить из слов. Вторая, облаченная в одежды, приличествующие, скорее, женщине средних лет, – Лахезис – тут же подхватила появившуюся нить, и, время от времени вглядываясь в узелки и узорчики на ней, начала прясть гобелен жизни. Третья же, старуха, задрапированная в черное платье, - Антропос – осталась недвижимой, внимательно следя за их работой.
Гобелен постепенно увеличивался, на нем одна за другой появлялись сцены жизни:
Крик роженицы… Босоногое детство в Демиургом забытом селении в предгорьях… Первый поцелуй и клятвы в вечной любви… Наем на подработку к богатому соседу… Смерть родителей… Поездка в город… Драка в переулке и уход в солдаты, чтобы избежать наказания… Неумелые стишки и умелое задирание юбок селянкам… Долгая скучная служба в окраинных гарнизонах… Ранение в бою, длительная болезнь, выход на пенсию… Возвращение в город, где никому не нужен, работа вышибалой…
Строчки послушно сползали со страниц Книги, свиваясь в нить, из которой пряли картину обычной, ничем не примечательной жизни. И Антропос уже приготовилась сделать свою работу – отрезать нить, поскольку все меньше и меньше абзацев оставалось во все еще открытой Книге. Как вдруг…
Неловкое движение Лахезис и узелок, которого не должно было быть, вдруг проскочил через прялку. Изображения на гобелене начали стремительно сменять друг друга, превращая еще недавно статичную картину в безумное мелькание:
Престарелый охранник, клевавший носом у входа в захудалый кабачок, встрепенулся, зашел в лавку, купил бумагу и перья. Пристроился на невысоком парапете, и начал что-то писать, задумчиво покусывая длинный ус, пожелтевший от табака.
-Это еще что такое?! – демиург, спокойно дремавший в кресле, нервно подскочил и поспешил к прядильщице. – Этого не должно быть! Прерывай его, старуха.
Но ножницы Антропос так и не смогли сомкнуться на нити, которая бралась уже непонятно откуда, плавно вытекая с чистых страниц Книги. Хотя из какой книги? – рядом с первой уже появилась вторая... И начертанные на ее страницах слова, превращаясь в еле видимую струну, исчезали…
…чтобы спустя мгновенье появиться на пергаменте под пером полуграмотного охранника, сидящего на парапете на улице жаркого южного города.
Демиург застыл неподвижно, и лишь капли холодного липкого пота на лбу выдавали его потрясение – а, быть может, и страх…
Демиург пишет человека. Человек пишет демиурга. И изумленные Клото и Лахезис с недоумением смотрят на Антропос, уже занесшую ножницы, чтобы перерезать нить жизни...
...демиурга…
_________________
У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом

[Иллериэн]

Тоже из старенького.
На одном из капустников, где мы дурачились и шутили, появилась мысль посоревноваться - предложить каждому написать связное повествование, где все слова начинаются на одну букву.
Получилась почти приключенческая почти повесть "Полный П", посвященная пехоте.
Как обычно - жду критики и замечаний!

Полный П
-Пополнение прибыло, - подтянутый посыльный, почтительно поклонившись, протянул пакет подошедшему полковнику.
-Прикажи построиться, - промычал пришедший, поддергивая полушинель. – Потом проверю, пока придется повторно проговорить предварительные планы.
Похолодало. Построенные парни продрогли, поджидая полковника. После получаса, показавшегося полувеком, посиневшие пехотинцы приветствовали посовещавшихся полководцев, пришедших проведать подчиненных.
-Подразделение! – пафосно провозгласил полковник, помахивая полуторным палашом. – Поступил приказ – предстоит потеснить поляков! Приготовьтесь прорвать позицию, преодолев полосу препятствий, простреливаемую пулеметами.
-Позер, - пробурчал подпоручик Павел, почесываясь.
-Поняяяяятно, - пылко проговорил помощник подпоручика прапорщик Петр, презиравший полковника. - Придурки порешили пожертвовать полком, полагая парней пламенными патриотами. Потери предстоят потрясающие.
Полк понуро прослушал приговор, посылавший по практически пятнадцатимильному пути. Прикомандированный поп поспешно пробормотал проповедь, пригожая попадья, причитая, потихоньку плакала. Поправив папаху, Павел помахал пришедшей попрощаться публике, прокричав подчиненным: «Пошли!».
Подхватив походную песню, полк поротно пошагал по просеке. Посвистывая, поземка покорно постелила под подошвы персидские паласы. Поселок постепенно потерялся позади прилежно продвигавшихся парней. Потянулся путь по потемневшим полям.
-Полвосьмого, - проговорил подскочивший прапорщик Павлу. – Полоса препятствий покажется после полуночи.
-Прекрасно, - посмеиваясь, предложил подкравшийся повар. – Прикажете приготовить поесть?
- Пантелеймон, прекрати паясничать, - плюнув, попросил подпоручик. – Придется поголодать. Пшел прочь, пропади, пострел!
Повар продемонстрировал похвальную понятливость, послушно пошагав перед проходившими поодаль пехотинцами. После пятичасового пути проявились первые позиции противника.
-Поляки приготовят приветствие полку. Пусть прежде пойдут пограничники, проверят, - подумав, посоветовал попутчику Петр.
-Правда. Поползают, посмотрят. Прикажи пластунам присоединиться, пусть продвигаются позади пограничников, - похлопывая по плечу постоянного партнера по преферансу, покладисто покивал Павел. – Придешь, покурим.
Погоны помогли пониманию. Прослушав приказ, пластуны, поругиваясь, построились. «Потише подползти, - помечтал предводитель пластунов Платон. – Подозреваю, получится прокрасться подле позиций». Пластуны, пригибаясь, побежали подлеском, постоянно поглядывая позиции противника.
Просвистели первые пристрелочные пули. Прогремели пушки, послав привет подступившему полку, подкинув пласты промерзшей почвы. Пулеметчик, приноровившись, поправил прицел, поливая пулями порядки подразделения. Пластуны проворно поспешили прикрыться прошлогодней полынью. Падали подраненные пехотинцы - попытки перебежек пресекались пристрелявшимся пулеметчиком.
Подпоручик, припав подле прапорщика, помрачнел, проклиная подполковника, повадившегося пристреливать побежавших: «Поганец, провокатор, паникер, проститутка презренная». Причем подполковник просто-напросто проигнорировал последнего, проворно перезаряжая пистолет.
-Погодите, - почти простонал пошатывающийся потный проводник. – Покажу путь - пройдем пещерой под пригорком.
-Покажем пример? – прищурившись, предложил Павел Петру.
-Пошли, - побледнев, проглотил просившийся позорный позыв прапорщик. – Подкузьмим подонкам!
Поскальзываясь, поблескивая погонами, приятели побежали, подбадривая прячущихся пластунов: «Подъем, присоединяйтесь, поспешим!». Подхваченное порывом, подразделение поднялось, преодолевая подъем.
-Получите, подпишитесь, - прорычал Платон, полоснув палашом по плечу прятавшегося пулеметчика. Пробегавший пограничник прикончил подлеца. Поляки побежали, паникуя, побросав патроны, пушки, пулеметы… Посовещавшись, Петр приказал прекратить преследование противника.
Прорвавшийся посыльный, пригнавший подводу припасов, передал приказание полковника: «Продержитесь полчаса, подкрепление приближается, помощь придет!». Подбодренные пехотинцы пресекли потуги поляков предотвратить поражение - попытка прорыва провалилась. Последние пущенные подонками пули поразили Павла, прохрипевшего печалившимся парням: «Противник повержен – победа полная. Похороните, потом помяните павших…».
Полдня подразделение продержалось, потом подоспел приказ передать позиции подошедшему полку, приготовиться пройди парадом перед представителем правительства.
-Павел погиб, - пригорюнясь, понуро процедил принимавшему парад полковнику Петр, поправляя простреленный полушубок. – Половина полка полегла. Почему пополнение прибыло поздно? Почему пушки поддерживали плохо?
- Прапорщик, после. Полк победил? Победил. Почто, Петр, портишь праздник? – произнес полководец, приосаниваясь. – Позабудь павших. Поблагодарим - получишь плашку, повышение…
Петр промолчал, понимая: полковнику плевать. Погибшим парням посвятят песню, полетят проводами похоронки, посредники передадут пенсии, последний подвиг полка пропаганда постепенно приукрасит… Пусть. Правда продолжает присутствовать – пластуны помнят победу, помнят Павла, Платона, прочих парней, полегших перед проклятым пригорком.
_________________
У черного входа на улице
Судачат о жизни и бабах
Убитый Тибальдом Меркуцио
С убитым Ромео Тибальдом