Oslyablya
Мастер Пера.
Зарегистрирован: 02.10.2005
Сообщения: 1181
Откуда: Минск
Замечания: 3
|
 Добавлено: Пн Авг 02, 2010 12:00 am Заголовок сообщения: Красное на белом [Lodos] |
 |
|
Красное на белом
Полдень.
Жарко.
Душно.
По дороге расползается вялая вязкая от летнего зноя пыль. Оседает липкими хлопьями на усталых изнуренных лицах идущих людей. Воспаленные глаза горят лихорадочным огнем. Потрескавшиеся пересохшие губы что-то шепчут – то ли возносят молитву небесам, то ли проклинают их.
Глухо звенит оружие, тихо стонут тяжелораненые, скрипят рассохшиеся колеса телег, жалобно ржут изможденные нескончаемыми переходами тощие лошади. Звуки смешиваются, растворяются друг в друге, и на свет рождается мрачная, темная мелодия отступления, что так привычна и обыденна стала для нашего слуха за последние месяцы.
Полк вновь отступает.
Но это я кривлю душой.
Отступает обескровленный, иссохший мертвец. Жизнь из полка по крупицам уходила вместе с каждым новым трупом, вереницы которых навсегда затерялись в бескрайних, выжженных беспощадным летним солнцем и яростным вихрем гражданской войны южных степях России. От боеспособного, прекрасно укомплектованного подразделения ВСЮР, насчитывающего под своим знаменем около четырех тысяч штыков, нас осталось немногим более пятисот - измученных, держащихся на приделе своих сил солдат и офицеров.
Полк отступает.
Мы остаемся.
Тринадцать человек. Чертова дюжина. Стоим возле дороги и смотрим, как медленно, но неотвратимо, неспешно ступая запыленными сапогами или осторожно примостившись на переполненных телегах, уходят в жаркое марево степей наши жизни.
Так оно и лучше.
Пусть уйдут, и может им посчастливится пережить свои бренные оболочки. Поселиться в памяти людей воспоминанием о тех, кто пожертвовал собой, чтобы дать шанс другим. Такое называют героизмом. Или глупостью. И только нам, тем, кто остается, известно – это ни то и ни другое. Мы просто устали убегать. Сжигать себя заживо, поддерживая пламя надежды последними крохами физических и духовных сил. Пускай эти силы послужат нам в последний раз. Так, как должны. Земле, которой присягали.
В последний раз.
Слова, мгновение назад казавшиеся такими надежными и умиротворяющими, начинают жечь душу неистовым пламенем. Пытаюсь убежать, забиться в самый отдаленный и заброшенный уголок сознания, но пылающие руки страха настигают и, как котенка схватив за шкирку, тащат в темный омут отчаянья. Тону. Все глубже погружаюсь в вязкую, тягучую словно мазут, воду…
- Господин поручик?
Меня вышвырнуло из темноты забытья в залитый солнечным светом день. Жаркий воздух наполнил легкие. По вискам и спине заструился пот. Несказанное облегчение - оказаться снова здесь, пусть и среди чертовых выжженных степей, но не в цепких объятий так некстати подступившего безумия.
Эк, как тебя разобрало, братец.
Машинально поправляю перевязь шашки, торопливо достаю портсигар. Урядник Григорий Рокошин стоит рядом и терпеливо дожидается, пока я прикурю папиросу. Серые, со стальным отливом, глаза внимательно следят за действием моих слегка подрагивающих рук. От такого взгляда его порою становится не по себе. В полку это многие замечали. И оттого недолюбливали казака, хотя в общении он был весел и добродушен с солдатами, а с офицерами предельно вежлив и предупредителен.
Сам он был не наш, из донцов бывшего 31-го полка. Прибился к нам месяца два назад. Рассказывал, что пробирался из Донецка, занятого красными, на Кубань, дабы вступить во вновь формируемые там подразделения ВСЮР.
Урядник был превосходным разведчиком. Раз за разом после ночных вылазок, которые порой растягивались и на пару-тройку дней, доставлял языков. Да не просто доставлял, а еще и умел их разговорить. Только взглянут большевицкие твари в серые глаза Рокошина, а уже все сказано. Они удивляются и бессильной злобой исходят. Мы удивляемся, что же с ними казак сотворил. А он только усмехается – слегка, самыми уголками губ. Это его умение, по большому счету, и не давало красным окончательно раздавить полк. Мы несли потери, захлебывались собственной кровью, но продолжали, сохраняя порядок, отходить глубже на юг.
Сегодня, около трех часов после полуночи, урядник вернулся с очередной охоты, как он сам называл разведку, вернулся снова не один – тащил на веревке связанного по рукам и ногам комиссара. Тот страшно хрипел в пропитанный слюной кляп и безостановочно извивался в яростных попытках скинуть путы. Видно, очень не хотелось ему беседовать с нами.
Пришлось.
Рокошин несколько минут пристально всматривался в душу большевика сквозь мутную пелену его слезящихся глаз. Время тянулось невыносимо медленно. Казалось, оно и вовсе застыло, окутав людей и предметы тягучей серостью словно выцветшего вдруг пространства. Звуки погасли. Палатку заполнила тишина, пропитанная горьковатым запахом кладбищенского тлена.
Комиссар сломался.
И вместе с его первыми словами мир вокруг меня снова ожил. Наваждение какое-то, подумал я тогда, отгоняя липкие мерзкие мысли о приближающемся безумии, признаки которого в последние недели постоянно терзали мое сознание.
Красный рассказал все. С двух сторон к позициям полка подходили значительно превосходящие нас отряды противника, общей численностью до трех батальонов. На следующий день, самое позднее - через двое суток, они должны были объединиться, и тогда большевики перейдут в новое наступление. Но до этого, силами до одной роты, красные планировали уже к середине текущего дня вступить в непосредственный боевой контакт и, навязав нам позиционный бой, не дать отойти, избежав тем самым окончательного разгрома подразделения.
Двое рядовых вывели пленника.
Тишину ночи ярким всполохом рассек звук выстрела. Чуть погодя - второй.
В палатке повисло тягостное молчание. Офицеры хмурились и старались не смотреть друг на друга. Оставалось менее двенадцати часов до начала операции красных.
Как выйти из-под удара?
Свернуть лагерь удастся, дай Бог, часа за четыре. Но в полку почти пятьдесят человек раненных, из которых больше половины тяжелых. Телег не хватает. Лошади измучены. Значит, скорость передвижения будет катастрофически мала. Противник, обнаружив наше отступление, с легкостью нагонит, и тогда придется вступать в бой с марша и вязнуть в противостоянии, на что и был изначальный расчет.
Лихорадочный танец мыслей.
Нет ответа.
Отрываюсь от бессмысленного созерцания карт на столе и неожиданно встречаюсь взглядом с урядником Рокошиным. Он пристально смотрит на меня. Смотрит в мою душу. Стальная серость его глаз словно оживает и, выплескиваясь наружу, заполняет пространство вокруг. Чувствую, как она обволакивает разум, растворяя ворох ненужных мыслей и оставляя только одну. Ту, что была погребена под ворохом ненужных. Бесполезных. Лживых.
Остаться.
Человек десять, может пятнадцать, не более.
Закрепится в брошенной спасающимися от пламени гражданской войны жителями станице, что сиротливо жмется покосившимися полусгнившими тынами к проселочной дороге в метрах пятистах от нашего лагеря. Завязать бой и внушить красным, что противник - вот он, стоит на месте. Пусть вгрызутся своими грязными глотками в землю вокруг и ждут приход своих основных сил. А полк тем временем уйдет…
- Господин поручик.
Затягиваюсь. С удовольствием вдыхаю едкий горьковатый дым папиросы. Он неспешно наполняет мои легкие и растекается дальше по всему телу волнами покоя и умиротворения. Но у сердца они сходят на нет.
Демоны страха сильны.
Сильнее табачного дурмана.
Урядник их, наверное, тоже видит. От его серых глаз мало что может укрыться.
Смотрю на спокойное, не выражающее эмоций лицо казака с тайной надеждой разглядеть хотя бы легкую тень его страха. Тщетно.
Чертяга, и ведь правда не боится предстоящей встречи с Костлявой!
Что же, хороший пример, грех ему не последовать.
- Отставить чины, Григорий Васильевич. Смерти они не к чему, а так ведь она сегодня будет командовать парадом, – бесшабашно улыбаюсь, а пальцы помимо воли нервным движением сминают бумажный футляр табака, и он высыпается в жухлую придорожную траву.
Досадно.
- Как изволите, Николай Алексеевич. Что казати хотел… Наших-то я по местам поприставил, оружье и боеприпас проверил. Ресурсу-то, конечно, оно не множественно, но, думаю, по-первому за раз хватит, а там и шашкам погуляти дадим, коли прижмет, – урядник ласково погладил мозолистой рукой темляк на своем клинке. – А я вот что, вперед схожу, побачу далече ли гости наши. Разрешите?
- Да, ступайте Григорий Васильевич. Об осторожности не говорю, вы в таких делах поболее меня сведущи.
Казак ушел, оставив меня один на один с гнетущей душной тишиной, окутавшей заброшенную станицу.
Я снова закурил, но табак на этот раз показался пресным и безвкусным. Как и вода во фляжке. И сорванный стебель травы. Весь мир, что застыл вокруг томным знойным маревом задыхающегося в невыносимом солнечном свете дня, стал таким.
И сделал таким меня.
Осторожно опустившись на землю в тени покосившейся, плетенной из прутьев ограды одного из ветхих домишек, я закрыл глаза…
Выстрелы. Одиночные. Очередью.
Крики людей. Испуганное ржание лошадей.
Звуки, поначалу приглушенные, вязнущие в жарком летнем воздухе, словно солнечные лучи в мутных гранях затянутого паутиной старого чердачного окна, становились все громче и громче, нарастали, и вот уже в полную силу безумной мелодии хаоса ворвались в мое сознании, жестоко и грубо вырывая его из сумеречного мира забытья.
Началось!
Сдавленный хрип сорвался с потрескавшихся пересохших губ как последний рык затравленного зверя.
Поднявшись с большим трудом, на отяжелевших, словно налитых раскаленным свинцом, ногах, я бросился к разгорающемуся на северном окончании станицы пламени боя. Но огонь ненависти и вражды уже угас. С околицы поселения был виден одинокий всадник, удаляющийся прочь. Прозвучал запоздалый, сделанный наудачу, выстрел.
У изгороди, распластавшись на земле, лежало трое наших. Первый пост.
- Василенко, прицельнее! Чего зазря патрон по степи разбрасываешь, сам потом пойдешь к красным собирать боеприпас! – Рокошин беззлобно поучал веснушечного паренька, с веселой усмешкой прилаживая к пулемету новую ленту. В жухлой примятой траве блестела россыпь стреляных гильз.
- Ну что, господа, держимся? – я подошел и опустился рядом.
- За раз, держимся. Что нам, бедовым, будет? – Прокоп Артамонов, огромный мужик лет под сорок, достал из лежащей рядом сумки новую обойму и теперь оценивающе изучал пять ладно пригнанных один к одному патронов.
- Держимся, Николай Алексеевич. Только вот с первой делегацией большевиков закончили мову. Ох, и не по сердцу она им пришлась, – в серых глазах урядника блеснул хищный огонек.
- Потери?
- На третьем посту один, Гришка Черных. Но уж больно им несладко пришлось там, на них, считай, и вышли супостаты.
Тихо шмыгнул носом Василенко. И тут же отвернулся, делая вид, что ищет что-то в траве. Молодой еще. И семнадцати нет, ему бы сейчас с девками на речке хороводы водить, а он здесь. В Богом забытой станице под Краснодаром, посреди залитых солнцем и кровью степей, смотрит в разверзнувшуюся пасть беспощадного, голодного до человеческих жизней вихря гражданской войны. И вместо венка, подаренного зазнобой, в руках винтовка.
И у друга его, Гришки, такая была.
Зачем вы здесь, ребята?
Зачем вышли из строя, когда полковник добровольцев остаться искал?
А я?
- …Большевиков, человек за двадцать положили в сыру землицу. Ведь оно как, конными да с лихим присвистом пожаловали, гадати мы отсель уже збігли, – Рокошин продолжал доклад. – Слева аккурат на Похоменко вышли, наши-то подождали, да прямехонько в упор и встретили. У тех свалка, лошади ржут, красная зараза матерится, а я пулеметик-то развернул, да свинцом их угостил. От силы тiльки двое ушли.
Казак замолчал, задумчиво разглядывая огромный пылающий шар солнца, что завис над самой гранью между синевой неба и зелено-желтым покрывалом степи. Огненный лик с молчаливой угрозой смотрел в ответ.
Потери.
Один.
Для полка что есть, что нет, по большому счету, а для нас… Двенадцать человек осталось.
А красные еще и не брались за дело всерьез.
Теперь возьмутся.
Теперь они знают, что мы здесь.
Они пришли, кутаясь в ненадежное полупрозрачное покрывало светлых летних сумерек. Цепь за цепью, в полном молчании ступая по остывающей после дневного жара степи, широким полукругом красные подступали к станице.
Первым их заметил, разумеется, урядник. Тихо тронул меня за плечо, прошептал:
- Идут, Николай Алексеевич. Ох, и багато их. Видно и правда подумали, что полк осьде стоит, то и ждати как на ночь дело пойдет, чтобы сподручнее было життя наши збирати.
- Вот и славно, Григорий Васильевич. Задачу мы свою выполнили.
Говорю, а сам чувствую, как по внутренностям начинает струиться ядовитая слюна зверя. Имя ему Страх. Вот-вот он и сам пожалует отведать моего измученного событиями последних дней разума.
Не хочу!
Прочь!
В щеку больно вонзается древесная щепка. Большевики открыли огонь, и теперь свинец в исступлении терзает ветхий тын, за которым мы укрылись.
Кровь медленно струится из раны. Алые капли скатываются к подбородку и падают на белый воротник сорочки.
Красное на белом.
- Огонь!
Урядник жмет на спуск, и на волю устремляются беспощадные посланники смерти. Извивается, словно змея, пулеметная лента, пожираемая чревом пулемета. Василенко и Артамонов азартно передергивают затворы выстрел за выстрелом.
Вскидываю к плечу винтовку и навожу прицел на подступающую цепь красных. Вторую по счету. Первая распалась под ураганным огнем двух наших Максимов. Жаль что боекомплекте к ним так катастрофически мал.
Целик.
Мушка.
Раскрасневшееся лицо молодого паренька. В лихорадочно бегающих глазах дикая смесь решимости и страха. Что ты здесь забыл, мальчишка!? Наслушался кровавых сказок большевицких глашатаев. Поверил, что соберете и поделите. И жизнь будет справедливой и счастливой. Только вот пойми, и все пусть поймут: справедливость - она на крови не взрастет. Захлебнется.
Выстрел.
Краем глаза замечаю, как солдат революции, раскинув руки, ничком падает на землю. Сухо щелкает затвор. Выбираю следующую цель.
Кому еще рассказать про счастье?
Полночь.
Долгие вязкие минуты боя незаметно растворились в часах и привели нас на острый, как клинок в моей руке, край этого безумного дня.
И мы вот-вот сорвемся с него.
Темная бездна уже дружелюбно раскрыла свои объятья.
А другого дня у нас уже не будет.
Отбиваю тянущееся ко мне жало штыка винтовки и на обратном движении рублю перекошенное ненавистью лицо очередного большевика. Он падает на колени и, отпустив оружие, закрывает рану руками. Сквозь пальцы неудержимым потоком течет кровь, заливая спутанную черную бороду.
Рядом рубится урядник. Шашка в его руке плавно скользит в завораживающем танце смерти, собирая обильную кровавую жатву. Красные страшатся его, но напирающие сзади товарищи сами подталкивают к казаку новых жертв, чтобы затем разделить их участь. Обезумев от жаркого боя, они даже не думают о том, чтобы отойти и покончить дело парой выстрелов в упор. Как дорвались до наших позиций орущей беснующейся толпой, так и лезут.
Жаль на вас всех пуль не хватило.
Взмах. Еще один. Звон скрестившихся клинков.
Теперь напротив меня красный офицер. Сильный, умелый противник. Сразу видно из бывших кадровых, крестьянство так с холодным оружием обращаться не умеет.
Что же ты, сволочь!?
Ведь вместе Царю и Отечеству присягали! Вместе свою кровь на германском фронте проливали! А теперь ты вроде как за народ, а я - тварь последняя, что народ тот душит?! За народ надо было там, на западных границах стоять до последнего, а не…
Резкая боль в боку. Рука по инерции продолжает движение, стремясь достать противника смертоносным металлом, но этому не суждено сбыться. Остатки сил, что мгновение назад еще плескались в измученном, деревенеющем от усталости теле, бросая его в жаркие объятья боя, теперь с оглушающим сознание свистом словно в черную бездну выплеснулись, смешиваясь с кровью, в зияющую прореху на моем запыленном мундире.
Падаю навзничь.
Глаза слезятся, их заволакивает мутная белесая дымка подступающего беспамятства, из которого мне уже вряд ли удастся вернуться.
Да и некуда мне теперь возвращаться…
Вздох как крик.
Яростный и неудержимый.
Разрывая колючую пустоту, не желающую отпускать своего очередного суженого, в кровь обдирая разум о стальные шипы её свадебной фаты, источающие яд забытья, вырываюсь прочь, в прохладные объятья ночи моего мира.
Мира живых.
И немертвых.
Дышу. Жадно заглатываю терпкий от запаха степных трав и цветов воздух, пронизанный сумеречным сиянием огромной Луны, нависающей над погруженной в сладкую негу сна землей.
Он прекрасен!
Он наполняет меня невыносимой легкостью, которая, проникая в каждую клеточку тела, запускает неизведанную ранее ни одним человеком магическую реакцию, бурлящую и беснующуюся потоками колоссальной силы. Она безбрежным океаном плещется во мне, рвется наружу пульсирующими, почти осязаемыми потоками энергии.
СИЛА!
Настоящая, неукротимая в своем невиданном могуществе, способная испепелять или дарить неизмеримое наслаждение. И она моя! Я её господин, а она раба, покорная моей воле, готовая на все, что не возжелает мой разум…
- И чего же он желает? – чужой насмешливый голос, ледяным лезвием рассекающий тишину ночи. Он мне смутно знаком. Обрывки фраз, слова, отдельные звуки – они там, под сереющим слоем пыли забвения, что покрывает мои воспоминания о прошлой жизни.
Оглядываюсь. В паре метров от меня стоит высокий мужчина средних лет, одетый в потрепанный, покрытый разрезами и дырами казачий бешмет. Смотрит на меня с чуть обозначенной на неестественно алых губах улыбкой. От них к подбородку тянуться тонкие красные ниточки засохшей крови.
- Извини, Николай, что отвлекаю от осмысления твоей новой сущности. В оправдание скажу, что этого так сразу и не понять до конца, я сам когда-то угробил целый год жизни. Правда, для таких, как мы с тобой, год жизни звучит абсолютно нелепо, но тогда-то мне это было не известно.
- А мы?...
- Кто? Те, кто более не жив, но и не умер, – казак медленно приблизился ко мне и, положив руку на плечо, заглянул в лицо. – Мы вампиры, Николай.
В бездонной глубине его глаз вспыхнуло, набирая силу, пылающее черное пламя, вырвалось наружу и закружило меня в вихре мириад мыслей и образов, развеяв серую пыль забытья, и позволив увидеть то, что память, казалось, уже надежно похоронила.
Я закашлялся. Горький привкус былого – крови, стали, степной травы.
- Ничего-ничего, господин поручик. Пройдет.
- Урядник Рокошин… Григорий Васильевич… Григорий…
- Он самый.
- Как же так? Возможно ли...
- В Сумраке и не такое возможно, теперь сам узнаешь. И поверь, это в стократ интереснее, чем кормить червей в безымянной могиле, – казак, кажется, впервые на моей вновь обретенной памяти звонко, от души рассмеялся. – Пойдем, красные дальше ушли, надеются полк догнать, но офицерика того, что тебя шашкой порубил, я с дороги повернул. Дожидается тебя на околице.
К ночному небу взлетел хищный неудержимый смех двух сумеречных существ, отразился от сияющих звезд и красноватой пылью осел на белом диске Луны.
Красное на белом.
Последний раз редактировалось: Oslyablya (Ср Сен 01, 2010 12:12 am), всего редактировалось 1 раз |
|
Профиль
Войти и проверить личные сообщения
FAQ
Поиск
Группы
Вход
Осталось добавить, что лишь "великий критик" единственный и неповторимый, и у него все не так, как у других)
