По ту сторону двери

[Vektor_smile]

По ту сторону двери

I

Дверь с протяжным стоном закрылась за моей спиной, звуки вечернего города поплыли и размазались по тишине, липкой паутиной опутавшей подъезд…

…С детства не люблю подъезды старых домов. Узкие лестницы «в никуда», со всех сторон зажатые стенами, в которых то тут, то там, в наглухо закрытых дверях квартир чернеют провалы дверных глазков. Идешь мимо них, и отчего-то возникает ощущение, что за тобой кто-то наблюдает. Только кто? Кто стоит по ту сторону закрытой двери и смотрит на тебя? А может, там никого и нет…
Такие ощущения возникали во мне, сколько себя помню. Раньше я с родителями жил в старом доме постройки 60-х годов: потрескавшийся выцветший кирпич снаружи и пыльная серость внутри. Пыль, казалось, пропитывала все, даже электрический свет ламп был словно присыпан ею. А еще она тихо негодовала, изо дня в день наблюдая с неодобрением сначала за малышом в ярко красной курточке, что неуверенно топал по ступенькам держа за руку маму, затем за мальчиком, спешно взбегающим по ступеням прижимая к груди школьный рюкзак, потом за подростком, осторожно, чтобы не звенело и не шуршало, несущим пакет, наполненный искрящимися в тусклом свете ламп этикетками пива и чипсов. Мне казалось, что мы с подъездом каждый день вели непонятную странную войну. Все закончилось моей капитуляцией, но для себя я твердо определил это как стратегическое отступление – я вырос, поступил в МГУ на химический факультет и упросил родителей отпустить на вольные хлеба с проживанием в квартире, завещанной мне бездетным и вечно холостым дядюшкой, умершем в прошлом году от рака. Родители сопротивлялись недолго, и, взяв с меня честное слово звонить им три раза в неделю и заходить по выходным, – отпустили с миром.
Это был один из счастливейших дней моей жизни! Помню, как мы с отцом, нагруженные всякого рода кладью спускались вниз, а за нашими спинами, разумеется, услышанная лишь мной, злобно шипела пыль, словно рассерженный хищник, у которого отбирают добычу. А я украдкой улыбался, так, чтобы подъезд этого не видел, улыбался и думал, что, уезжая из этого дома, оставлю здесь свою странную фобию…
Так я думал, и действительно, новостройка, в которой располагалось мое новое жилье, встретила меня радушно: блеском хромированной кабины лифта, чистыми и уютными лестничными проемами, где на подоконниках стояли в горшках и кадушках различные растения, ярким светом разгоревшихся энергосберегающих ламп, а главное - приветливыми улыбками многочисленных жильцов дома.
Со старым домом мы изредка встречались, и тогда былые ощущения вновь расцветала махровым цветом. Поначалу я свято чтил обещание, данное родителям, и каждые выходные бывал у них. Мы пили чай, говорили о моих планах на жизнь после окончания университета и еще бог весть о чем. А когда за окнами темнело, я выходил из квартиры, и на пару минут словно превращался в того мальчика, что, возвращаясь поздно вечером домой, с опаской косился на тусклые лампы подъезда, боясь, что они погаснут и оставят его в кромешной тьме, наедине с его страхом, и этой пыльной лестницей «в никуда». И я, взрослый человек, стараясь сохранить гордость и достоинство, почти переходя на бег, спешил к спасительным дверям подъезда, переступая сразу по несколько ступеней…
Шли годы, когда мое обучение в университете подходило к концу, неожиданно умерла мама: остановка сердца, скорая не успела. Она всегда не успевает, когда происходит что-то действительно страшное… На ложный выезд к соседу, алкашу Витьке, успевала всегда, когда этот бывший светила советской инженерной мысли напивался и загорался желанием рассказать о своих былых заслугах людям в белых халатах. Он звонил и говорил, что ему плохо, что умирает, и скорая приезжала, знали же, уже наученные опытом, что вызов будет ложным, но приезжали. Приезжали вовремя, по ГОСТу - как потом похвалялся Витька…
Были скромные тихие похороны. Никогда не забуду лицо мамы, лежащей в гробу – бескровные тонкие губы, побелевшее, словно приспанное мукой, лицо, впалые глазницы. Словно из неё выпили жизненную силу, а потом бросили сломанной ветхой куклой на эту вульгарную кружевную материю на дне гроба. Я не сдерживал слез, эгоистом, наверное, вырос, хотелось облегчить свою боль, и было все равно, что мои рыдания еще больше ранят родных. Отец вот не плакал, он был сильным за всех нас, что и говорить – глава семейства, стержень. Только голос у него стал какой-то скрипучей, надтреснутый, но все равно от его слов становилось легче. Отец всегда знал, что нужно сказать человеку, чтобы приободрить и успокоить.
А ночью я увидел его на кухне, он сидел за нашим старым обеденным столом, на котором стоял лишь стакан и початая бутылка водки, сидел, закрыв лицо руками, и беззвучно плакал навзрыд. Я смотрел на его неровно вздрагивающие плечи, на капли слез, что стекали с ладоней и падали на столешницу, и не в силах был сказать ни слова, не в силах был подойти, обнять, попытаться успокоить. А внутри меня что-то менялось, я чувствовал, как доселе дремлющий росток пробуждается к жизни, запуская свои стебли, покрытые острыми шипами, в каждую частичку меня. И я услышал. Там, за входной дверью квартиры, что-то было, что-то отвратительно копошилось, скреблось в холодный металл, стремясь попасть внутрь. Осторожно, чтобы не потревожить отца, прошел в прихожую, здесь внутреннее чувство стало еще отчетливее. Взглянув на дверь, еле удержался от крика: сквозь неё, постепенно разрастаясь из центра, начала отчетливо проступать серая бесформенная масса. В оцепенении, не в силах сдвинуться с места, я наблюдал, как пыль, что годами «жила» в подъезде, проникала в дом. Она уже охватила всю дверь, и теперь начала распространяться по стенам. Менялся её цвет – из грязно-серого переходя в темно-синий, а местами мутновато-зеленый. Я почувствовал, как к горлу подступает комок липкого страха, в безумной пропорции смешенного с ужасом и отвращением. Сознание начало меркнуть, единственное, что еще держало его в этой реальности – острая, рвущая пределы человеческого понимания, мысль о том, что детские страхи оказались реальностью. Та странная фобия, что мучила меня с детства, нашла свое материальное объяснение. Эта проклятая подъездная пыль, эта лестница «в никуда», старый обшарпанный подъезд, весь этот дом – это было нечто живое и разумное! Голову пронзила страшная нестерпимая боль, окружающая обстановка поплыла перед глазами и резко ушла в сторону. Отчаянно цепляясь за края пропасти забвения, я лежал на полу полубоком к двери и наблюдал, как мутная субстанция, продолжая разрастаться, приближается ко мне, с каждой секундой заполняя собою всё новое и новое пространство. Через минуту она уже добралась до моей руки. Ощущение леденящего прикосновения, начали неметь пальцы, затем ладонь, через какое-то время я уже не чувствовал своей руки. В этот момент где-то сверху позади меня что-то ярко вспыхнуло, и в следующий миг сознание померкло…
Помню, что очнулся поздним утром в своей комнате, окна были зашторены, вокруг царил приятный прохладный полумрак. Немного болела голова, в правой руке поселилась тихая ноющая боль - выглядела эта часть меня не лучшим образом. Кожа местами почернела и покрылась ожогами. С тихим стоном я встал с кровати, накинул халат и прошел на кухню. Там что-то булькало, кипело, жарилось, а посреди этой кулинарной вакханалии суетился отец – он всегда любил готовить. Как обычно чисто выбрит, одет в свежую рубаху, тщательно выглаженные брюки, а поверх - белоснежный фартук. Как он умудрялся во время готовки его не запачкать, оставалось секретом для всех. Разве что мама могла знать. Мама… Отец поймал на себе мой взгляд и жестом предложил садиться за стол. Предо мной возникла кружка ароматного кофе и омлет. Я попытался взять в руки вилку и поморщился от боли.
- Пап, послушай…
- Славка, давай ешь быстрее и молча, – печальные глаза отца смотрели поверх меня, - ты же знаешь, нам надо съездить и договориться насчет хорошего памятника, наша мама всегда заслуживала самого лучшего и…
- Наша мама заслуживала жизни! Жизни – понимаешь?! А ты сидишь тут весь свежий такой, выглаженный, в белом фартучке, и рассказываешь мне будничным тоном, о каком-то памятнике! Не хотела она никогда никаких памятников – она хотела просто быть с нами рядом, заботиться о нас, быть любимой! Слышишь?! Ты сам как памятник, а ведь ночью я видел, что ты был иным… - не знаю, откуда во мне вдруг прорвалась такая злоба. Словно это был не я, а кто-то чужой сейчас моими устами изливал на отца поток жестокой ненависти. А мне оставалось лишь смотреть на это со стороны.
- Сын… - наши взгляды встретились, не знаю, что видел в моих глазах отец, в его я видел всё ту же грусть, грусть с большой буквы, не знаю, как описать, словно это было отражение извечной печали Христа, смотрящего на этот несовершенный мир, за который ему будет нужно умереть. – Сын, послушай, мы ничего не могли сделать, мы… Вы не виноваты. Ты прав, виноват я.
Кажется, мне удалось, наконец, вытеснить из себя уродливое чудовище злости, или, по крайней мере, заставить забиться в дальний угол души.
- Пап, прости, я не знаю, что на меня нашло – это все из-за вчерашней ночи. Не знаю, как это описать… Помнишь, как в детстве я боялся ходить один в нашем подъезде, а ты сказал, что это всего лишь детские страхи и что если хочу вырасти настоящим мужчиной, то должен перебороть это в себе? После того разговора я делал вид, что не боюсь. Но это не так! Пап, мне всегда казалось, что этот дом живой! Живой, понимаешь?! В нем даже пыль живая! И вчера я в этом убедился…
- Славка… - отец попытался взять меня за руку, но я отстранился.
- Нет, пап, послушай! Мне вчера не спалось, ночью встал и увидел, как ты здесь сидишь и плачешь, а потом, что-то стало меняться, не могу объяснить – это невозможно понять. Чувство! Чувство чего-то иного и инородного внутри меня. И оно дало мне возможность увидеть. Я видел, пап! Видел, как пыль из подъезда, хотя как можно назвать это чем-то доступным для человеческого понимания, как нечто проникало в нашу квартиру прямо через дверь, как оно распространялось по стенам, полу, потолку. Вот! Вот наглядное доказательство! Это создание касалось моей руки – посмотри, что с ней стало! – эмоции захлестнули меня, нужно было выговориться, нужно было, чтобы хоть кто-то еще кроме меня узнал о вчерашнем кошмаре. Узнал и поверил.
- Славка, о чем ты говоришь? Ты что забыл, что вчера случилось? – отец с тревогой вглядывался в мои глаза.
- Я же говорю…
- Сынок, ты успокойся, поверь нам всем сейчас очень трудно. Наша мама… Это тяжелая утрата, её сложно вот так сразу воспринять, еще труднее смириться. Но нужно быть сильными. Нельзя впадать в безумство от горя…
- Что ты хочешь сказать этим, пап?
- То, что ты вчера очень неважно себя чувствовал после похорон, ночью видимо хотел попить чая, но выронил чайник и обжег себе руку, а после просто потерял сознание. Я нашел тебя на кухне и отнес в твою комнату. Твой рассказ - всего лишь кошмар из-за эмоционального перенапряжения последних дней, – слова отца медленно и ненавязчиво, но твердо проникали в мое сознание, рисовали картину полутемной кухни, освещенной лишь бледным лунным светом, кипящий чайник, мое неуклюжее движение, боль ожога, забытье и кошмарный сон. Просто кошмарный сон уставшего, разбитого человека…
- Но все было так реально.
- Ты с детства был очень чувствительным и эмоциональным ребенком, сам же знаешь, – отец улыбнулся на миг, заставив глаза блеснуть веселой искоркой. И вновь грусть затопила их. – Так что доедай, и, пожалуй, наведайся к врачу, покажи ожог, а я все же съезжу, выберу памятник. Жизнь она такая, какая есть и иной ей не быть, как бы мы этого не хотели…
С того дня я очень редко бывал в доме родителей, а потом и вовсе ограничился звонками по телефону. Слишком много эмоций, слишком много странных и порой страшных переживаний и воспоминаний вызывал он у меня. Отец не настаивал на моем присутствии, стал нелюдим и замкнут. Однажды, когда я еще заставлял себя делать редкие визиты к нему, перед подъездом мне встретилась наша соседка, Вера Михайловна, очень общительная бабушка, с вечно позитивным настроем. Мы поздоровались, немного поговорили о жизни. Старушка сетовала на прыткие, вечно растущие цены, за которыми не поспевает её уже не молодая пенсия, и радостно охала, слушая о моих карьерных успехах, на должности заместителя руководителя лаборатории в одной очень крупной полуправительственной корпорации. Я соглашался с её доводами об экономическом состоянии страны и восхищался её жизненной энергией, игнорирующей, кажется, ход времени. А когда мы уже распрощались, и я взялся за ручку двери подъезда, Вера Михайловна окликнула меня, и, подойдя почти вплотную, тихо сказала.
- Славушка, я тебе, что сказать-то хотела… - взгляд старушки стал пронзительным и твердым. – Ты бы за отцом поприглядывал, мнится мне, что нехорошее с ним происходит. Из дома-то давно не выходит, никого к себе не пускает, не знаю, что там у него в квартире деется, да только по ночам все шорохи слышны странные. Я то, старая, терять нечего, вышла один раз за полночь, да в дверь ему хотела постучать, узнать, значится, хотела, что там у него происходит и все ли с ним хорошо. Да только ведь как вышла из квартиры, так обратно и бросилась стремглав, ноженек своих старых не жалея. В подъезде-то лампочки все перемигиваются да гаснут, а дверь ваша квартирная - ну словно век не открывалась, вся в пыли что ли… Оно, конечно, я впотьмах все видела, да еще после микстурки старческой, сон нагоняющей, да только вот те крест, как видела, так и рассказываю. Я наутро-то было хотела управдому нашему нагоняй дать, за лампочки да за грязь такую в подъезде, да только проверили – лампочки все горят, а грязи в подъезде не больше чем обычно – с этим уж что поделаешь, уборщицу нам такую бог послал. Я к отцу твоему, Константину Александровичу, тот же день в дверь-то постучала, а он вышел, бледный такой весь, осунувшийся, словно, бедный, по ночам не спит. Так вот, спросила, все ли хорошо, дескать, у него, а он за порог не пускает, молча, кивнул и дверь закрыл. Вот оно как. Ты уж поговори с ним, неровен час, в беду какую попал, ведь золотым человеком отца твоего знаем. А тут такое…
Сказала это и пошла дальше по своим старушечьим делам, а я, даже забыв об извечной фобии к дому родителей, стремглав поднялся по лестнице и остановился возле квартиры. Вроде все было как всегда, или нет? Неуверенно постучал. Тишина. Постучал сильнее, за дверью послышались шаркающие шаги, и вот на пороге стоял мой отец. И выглядел он как всегда прекрасно, и не скажешь, что уже пятый десяток к концу подходит. Квартира тоже пребывала в идеальном порядке, на кухне как всегда что-то готовилось. Мы посидели, попили чая с домашним печеньем, поговорили за жизнь. Хотя с каждым разом у нас находилась все меньше тем для разговора. О словах соседки я отцу ничего не сказал, к чему настроение портить человеку всякими небылицами пожилой женщины - «микстурками старческими» меньше злоупотреблять надо…
Шли годы. И через 14 лет после того, как не стало матери, на шестьдесят втором году жизни, за ней ушел мой отец. Умер тихо, как сказали врачи - не мучаясь, от остановки сердца умер, точь-в-точь как мама. Его обнаружила та самая соседка, Вера Михайловна. Он лежал на пороге квартиры, зажав в руке ключи и пустой пакет – собирался выйти за продуктами, наверное, хотел приготовить очередной свой кулинарный шедевр…
С момента его смерти я очень смутно осознавал свою жизнь - постоянно куда-то бегал, с кем-то договаривался, что-то считал. Теперь, когда я стал взрослым мужчиной, вдруг отчетливо понял, что смерть дарит не меньше хлопот, чем жизнь. И, пусть простит меня бог за этот цинизм, порою смерть не оставляет времени, чтобы её оплакать. Мне приходилось дни напролет общаться с представителями всевозможных отраслей ритуального дела: заказ гроба, место на кладбище, транспорт, поминки. Я не успевал не то чтобы выспаться, порою, не было времени даже чтобы поесть…

II

Я поднимался по старым обшарпанным ступенькам моей персональной лестницы «в никуда» и с маниакальной жадностью ловил свои ощущения. Прошло столько лет, а мне так и не удалось победить в себе страх перед этим домом, этим подъездом, этими обветшалым стенам, тусклым светом ламп и перед мутно-серой пылью, покрывавшей все вокруг. Она была здесь – я чувствовал её, а она чувствовала меня. Смотрела на меня отовсюду, тянулась ко мне, касалась одежды. Стараясь не обращать внимания на происходившее вокруг, шел вперед, и чувствовал, как в спину мне невидящим взглядом смотрят черные провалы дверных глазков. Неожиданно пришла нелепая мысль, что если бы кто-нибудь мог видеть со стороны мое противостояние с этим проклятым домом, то, наверное, ему бы это показалась забавным. Забавным… Поморщился от неприятного ощущения в руке. Это было бы таковым, если поверить в рассказ отца о моем лунатизме. Только я знаю - мне не приснился тот кошмар, кошмаром в ту ночь была реальность.
Ну вот и дверь квартиры. Три оборота одного ключа, затем еще два оборота второго. Успокаивающий лязг задвигаемого засова. Раньше после этого звука дом переполнялся радостным говором родителей, были мамины объятья, крепкое рукопожатие отца. Сейчас же меня приветствовала лишь скорбная тишина осиротевшего жилища. Наверное, самый отвратительный вид тишины – она тоже бывает разная. Бывает глупая, а бывает торжественная, грустная или многозначительная, печальная или восторженная, но хуже и страшнее всех – скорбная тишина. Она там, где уже ничего нельзя исправить и остается лишь смириться с произошедшим. Ведь глупая тишина, повисшая после трудного вопроса преподавателя, исчезнет без следа, стоит только приложить усилие и полистать на досуге учебник, торжественная – сменится гулом оваций, многозначительная – уступит место серьезным речам, и даже печальная тишина перед разлукой с любимым человеком в один прекрасный солнечный день растворится в теплых нежных объятьях. А скорбная останется навсегда, и даже если ты будешь далеко от того места, где впервые столкнулся с ней – она будет с тобой. Будет в тебе…
Мысленно поздоровавшись с тишиной, я скинул с себя верхнюю одежду и прошел на кухню, а новая знакомая последовала за мной. Она без зазрений совести заполняла пространство некогда уютного домашнего очага. Да и какая совесть может быть у тишины? Это всё моя проклятая фобия! Живой дом, живая пыль… теперь еще живая тишина?! В приступе злой досады я схватил первый попавшийся под руку предмет, которым оказалась чашка из любимого маминого сервиза, и что есть силы запустил её в сторону окна. Раздался тонкий обиженный звон бьющегося фарфора, которому вторило глухое недовольное бормотание, шедшее изнутри батареи, о которую разбилась чашка.
- Нравится?! – в порыве необъяснимого садистского восторга, перемешанного со злым удовлетворением, закричал я, обращаясь к безмолвному пространству квартиры.
Подошел и пнул осколки. Они сверкающими искорками разлетелись по кухне. А потом сел за обеденный стол и заплакал…
Гроб с отцом стоял в большой комнате. Добротный гроб из лакированного дуба, обитый изнутри алым бархатом. Теперь я мог себе позволить такую роскошь. Вспомнились похороны матери и её посмертное ложе – простое, среднестатистическое. В душе шевельнулись ростки стыда. Но, в сущности, в чем моя вина? Я был тогда простым студентом, перебивающимся случайными заработками, откуда бы у меня взялись такие деньги. А отец был обычным биологом, что тут еще скажешь…
Я передвинул поближе к гробу старинное плетеное кресло. Родители им очень гордились и рассказывали друзьям историю о том, что оно принадлежало еще прабабушке отца, и в нем частенько отдыхал сам государь-император Александр III, который был некогда дружен с семьей наших предков. Не знаю, правдива ли история об императоре, но кресло было действительно очень старым, уютным и располагающим к отдыху. Оно словно укутывало в сонную негу, унося заботы и переживания прочь. Вот и сейчас, стоило мне только сесть в него, как начала накатывать волна расслабляющего забвения. А может, просто чертовски хотелось спать, ведь в последние дни сон был для меня роскошью…
Проснулся я от ужасного холода. С трудом открыв глаза, осмотрел комнату. Все как и было, все, кроме окна. Оно было распахнуто навстречу холодной январской ночи, и леденящий морозный ветер, властвовавший снаружи, вовсю обживал новые владения. Но больше всего меня поразил человек, сидящий на подоконнике. Во-первых, уже тем, что он находился в моей квартире, а во-вторых, этот странный незнакомец был одет в тонкую белоснежную сорочку и классические темные брюки. За окном было что-то около -20С◦, он же, не замечая этого, спокойно сидел, свесив ноги наружу и задрав голову, кажется, любовался ночным небом.
Я почувствовал, как внутри зашевелились липкие щупальца страха – робко и неуверенно, но уже в следующее мгновение охватившие каждую частичку меня. В комнате было невозможно холодно, а по моему виску уже медленно катилась, как в замедленной съемке, первая капелька пота, вязкая от концентрации страха и паники. Тело оцепенело. А в сознании вспыхнула картина прошлого – ночь, прихожая, и ожившая, словно в кошмарном сне, грязно-серая мутная пыль, прорастающая сквозь входную дверь, пожирающая окружающее пространство, тянущаяся ко мне своей бесформенной массой… Сейчас я словно вернулся в ту ночь - схожее ощущение. Словно незнакомец и та живая субстанция были родными. А я… Чужим?
В это время незваный гость оторвался от созерцания звездного неба и обернулся.
- Здравствуйте, Владислав Константинович. Простите за вторжение, уверяю, оно вызвано исключительно крайней необходимостью. – Холодные, бледно-серые, почти прозрачные глаза смотрели на меня с выражением легкой иронии.
На вид ему можно было от силы дать лет двадцать: тонкие юношеские черты лица в обрамлении длинных вьющихся волос черного цвета, довольно хрупкое телосложение. Более подробно рассмотреть его я не мог – незнакомец словно то пропадал, то появлялся, отчего деталей его внешности мне было не уловить. В этом смазанном облике неподвижными, казалось, оставались только глаза – странные и пугающие, глаза самой вечности. Их пронзительный глубокий взгляд будто читал меня, забираясь в самые потаенные уголки души. Чем дольше я смотрел в эти глаза, тем отчетливее чувствовал, как где-то внутри зашевелилось нечто, пока еще не объяснимое, но странно знакомое.
- Вы, наверное, хотите узнать кто я? – юноша легким движением спрыгнул с подоконника и неуловимо быстро переместился к гробу отца. Теперь мы были с ним на расстоянии пары метров друг от друга – нас разделяло лишь ложе покойника. – С удовольствием отвечу, я такой же, как ваш отец.
Незнакомец склонил голову и заглянул в гроб, поморщился.
- Почти такой же. Я бы сказал – такой же по сути. Я - Иной. И покойный Ваш родитель был Иным. На свете вообще много таких как мы… Наверное, слишком даже много. – юноша продолжал задумчиво разглядывать бездыханное тело. – Если Вам так будет угодно, зовите меня Эрнесто.
- Хорошо, – только и смог вымолвить я.
- Хорошо… - эхом отозвался гость. – Вот видите, я Вам так много о себе рассказал, а Вы, кажется, совсем не хотите отвечать мне взаимностью. Но это не беда. Пока не беда… Давайте поступим так: я Вам сейчас кое-что расскажу, Вы меня спокойно выслушаете, а потом мы вместе попробуем решить нашу проблему. Ведь у нас с Вами есть проблема, да?
На подобное заявление я не нашелся, что ответить. Если честно, то леденящий страх, проснувшийся во мне при первом взгляде на Эрнесто, никуда не пропал, скорее наоборот, продолжал свою безумною работу, и уже чувствовалась подступающая тошнота. Тягучая головная боль заставила крепко сжать зубы, чтобы невольно не застонать. А в нутрии продолжало копошиться нечто, казалось, оно реагирует на присутствие странного юноши, на его слова, действия – наблюдает и оценивает.
- Так вот, – продолжил незваный гость. – Ваш батюшка, в миру Константин Александрович Вержинский, возраст 361 год, Иной – темный маг-некромант, был приговорен к развоплощению Трибуналом Инквизиции за создание и попытку применения заклинания, позволяющего воскрешать мертвых людей. Как он признался в ходе допроса, заклинание было разработано им, чтобы вернуть к жизни покойную супругу – Вашу мать. Применить его господин Вержинский не успел – был задержан сотрудниками Ночного Дозора и доставлен к нам, ввиду особой важности инцидента. Никто не вправе вмешиваться в естественный ход жизни, будь то человек или Иной. Как говорится: кесарю - кесарево. Живому жизнь, мертвому – покой. Константин Александрович, кажется, этого не понимал, и мог создать опасный прецедент, к тому же в ходе рассмотрения дела было выяснено, что заклинание способно воскрешать наряду с людьми и Иных. Вам, конечно, не дано постичь все важности такого открытия. Но можете поверить, вынесенный суровый приговор – это необходимая мера. Баланс должен был быть сохранен… Кстати, в гробу сейчас не Ваш отец. Развоплощение не оставляет от приговоренного никаких материальных следов в этом мире. А это всего лишь реквизит, если так будет угодно – кукла, муляж.
Эрнесто наконец оторвался от созерцания содержимого гроба и теперь неотрывно смотрел мне в глаза.
Я с удивлением почувствовал, как страх уходит из меня, уступая место неконтролируемой злости. Это чудовище в обличии рафинированного юнца, насмехается надо мной, глумится. Мои руки до боли сжали подлокотники кресла. А внутри довольно заурчало то самое нечто. Кажется, ему тоже не нравился этот незваный гость из другого мира, странного, неподдающегося осознанию обычного человека, мира, который я чувствовал каждый раз, входя в подъезд родительского дома, и с которым столкнулся той далекой ночью после похорон мамы…
Не дождавшись других видимых проявлений моей реакции на сказанное, Эрнесто продолжил.
- Всё это конечно занимательно и крайне важно, но еще в большей степени Инквизицию заинтересовали Вы сами. Из показаний Вашего родителя следует, что его сын простой человек, с детства не проявлявший способностей Иного. При этом Константин Александрович в ходе допроса клялся Тьмой, что Вы способны чувствовать Сумрак, в частности – сумеречный мох. С детства очень яркая реакция на присутствие его в вашем подъезде. Однажды даже смогли наблюдать его перемещение в Сумраке. Не знаю, как Вы это объясняли для себя, позвольте рассказать. Сумрак – это нечто наподобие параллельного мира, в котором способны находиться только Иные. Сумеречный мох - это растение-паразит, единственное, в какой-то степени живое, существо, для которого Сумрак родная среда обитания, которое питается сильными эмоциями людей и Иных. Живет на первом слое. И Вы его способны видеть, будучи обычным человеком…
Эрнесто в задумчивости накручивал на палец прядь своих волос. – Инквизиция решила проверить показания Вашего отца, собственно, поэтому я нахожусь здесь. И все именно так, как описал Константин Александрович, даже чуточку интереснее. Вы можете из мира реального видеть не только первый слой Сумрака, но и второй. С момента моего пребывания в квартире я нахожусь на нем, а обычный человек меня видит. Забавно, да? В сравнении с этим Ваша способность наблюдать жалкое паразитирующее растение просто меркнет…
Нечто внутри меня не просто недовольно заворчало, но мое тело буквально пронзила злоба и ненависть, направленные на инквизитора – понимание того, кто передо мной тоже было не моим, оно принадлежало этому нечто, которое можно было назвать вторым «я».
- А теперь давайте решим следующее. Инквизицию крайне интересуют Ваши необычные способности. Мы хотим изучить их и, по возможности, поняв природу, контролировать. Подобные сверхъестественные способности не Иного нельзя оставлять без внимания. Баланс штука тонкая, требующая заботы. Не скрою, Вы, и, возможно, такие как Вы, могут представлять для него угрозу. Угрозу для всех Иных. Поэтому в Ваших интересах подчиниться решению Инквизиции. Сейчас Вы соберетесь и отправитесь со мной…
Договорить Эрнесто не успел. Я, вернее то, что проснулось во мне этой ночью, подчинив мое тело, сорвало его с кресла и бросило на инквизитора, стремясь добраться до горла. Конечно, это не удалось. Иной неуловимым движением скользнул в сторону и с удивлением воззрился на меня.
- Что Вы делаете? Поймите же наконец, это - не бредовая сказочка, все, что я Вам рассказал – реальность, возможно слишком жестокая и сложно воспринимаемая для человека, в первый раз с ней столкнувшегося. Последний раз предлагаю – сотрудничайте с нами, иначе…
Я бы сотрудничал, черт с ними, лучше быть подопытной крысой психопатов, чем валяться мертвым рядом с гробом отца, если в нем действительно он, а не реквизит этой проклятой Инквизиции. Но то, что завладело моим телом, долго дремавшее во мне и проявившее себя при встрече с Эрнесто, оно не хотело быть разлитым в лабораторные пробирки и смешанным с реактивами. Оно не хотело быть обнаруженным.
Еще один резкий рывок в сторону инквизитора, на этот раз более успешный - тот не успел отреагировать, и мои пальцы, хотя теперь можно было признаться себе – не мои, чужие, – впились в горло юноше. Он тяжело захрипел, ухватился за душащие его руки, пытаясь разжать стальную хватку. Отчасти это ему удалось, и в следующий миг инквизитор что-то прошептал, а навалившееся на него тело отбросило в сторону и с колоссальной силой буквально впечатало в стену комнаты.
Странно, я не чувствовал боли. Ощущал, как с противным треском ломаются кости моего бывшего тела, но совершенно ничего не чувствовал. Сознание с маниакальным фатализмом фиксировало события, происходящие вокруг. Инквизитор поднялся, ловким движением стряхнул с брюк прилипшие при соприкосновении с полом пылинки, и стал творить в воздухе, ему одному ведомые пассы руками. В мою сторону ударило несколько самых настоящих молний. Но, кажется, для нового хозяина тела Славки Вержинского, это было не смертельно. А вот для самого Славки…
Нечто, присвоившее контроль над моим телом, отреагировало на атаку инквизитора мгновенно. Вокруг распространилась мутная грязно-зеленая пелена, казалось, это просто пыль, сконцентрированная в воздухе и подсвеченная зеленым светом. Молнии завязли в ней и сошли на нет, не причинив телу никакого вреда. От них пострадал лишь я, точнее то, что от меня оставалось – кусочек агонизирующего сознания. Заклятие инквизитора ударило в него, а то нечто, что бушевало во мне, помогло. С двух сторон они навалились на меня, ломая и разрушая...
На миг я словно увидел пространство целиком. Мое тело, сошедшееся в безумной схватке с инквизитором. Темный коридор. Подъезд. И нескончаемую массу пыли, вернее, и теперь я это точно знал, сумеречного мха, который, не спеша, целенаправленно пытался преодолеть входную дверь квартиры, там что-то изредка вспыхивало – наверное, работали охранные заклятия моего отца. Темного мага. Некроманта. Который сказал мне после той памятной ночи, что это был лишь кошмар, страшный сон. Прав был папа, в общем-то. Только не понимал, что этот кошмар - он не только для меня одного, он для всех. Он не сделает различий между простым человеком и Иным. В особенности Иным, который привык не обращать на него внимания, привык, проходя жечь этот никчемный безобидный сумеречный мох. Только вот, мох - житель Сумрака, а все остальные - его гости, и нельзя так скверно вести себя в гостях…
Я улыбнулся самому себе. В своих же мыслях. Единственным, что от меня осталось. А потом меня не стало. Или как там это называется?


III

Проклятый инквизитор был силен. А с первого взгляда и не скажешь. Мощные неизвестные заклинания так и сыпались на эту жалкую оболочку, что служила сейчас моим временным пристанищем. Но нужно было продержаться, совсем немного потерпеть, пока другая часть меня не прорвет заслоны, поставленные этим безумным стариком, что думал закрыться от меня своей заемной силой.
Иные. Вся ваша сила заемная. Вся ваша жизнь – в долг. И Сумрак решил взять плату, поэтому есть я. Его дитя, единственное порожденное, единственное, кому позволено жить в его прохладном полумраке стершихся красок и граней. Кому позволено брать силу по праву рождения – столько, сколько посчитает нужным. Вы этого не понимаете – черпаете чужую силу бездумно, не спрашивая разрешения у истинного владельца её. Входите в его дом не постучавшись, творите там все, что угодно – словно он принадлежит вам. Убиваете его детей, сжигая их при помощи их же силы. Я рожден Сумраком, чтобы покарать вас, и вы сами выбрали себе такую судьбу.
Инквизитор творил новое заклинание, а я ощущал, как почти осязаемые потоки силы сворачиваются в пространстве, образуя вихрь смерти, который стал тянуться ко мне. Боюсь, сил этой моей части не хватит для отражения такого удара, слишком много приходилось затрачивать на поддержания этой жалкой телесной оболочки, слишком мало меня в ней было. Вихрь наконец-то оформился, и его мощь затопила пространство перед инквизитором, сметая все, что было ему инородно. Больно не было. Отмерла, отпала малая частичка меня. А я был жив.
Охранные заклинания старого некроманта наконец-то поддались и рассыпались сумеречным пеплом. Впитав остатки их силы, я проник внутрь квартиры. Здесь не было иных барьеров, и мне не требовалось больше тратить время на игру с призраком старика. Талантливого старика, надо сказать. Я запомнил формулу его последнего заклинания, способного воскрешать умерших людей и Иных. Оно еще мне пригодится. Обязательно.
В комнате над разбитым, искореженным трупом сына некроманта стоял инквизитор. Грустно и слегка ошарашено смотрел на останки мужчины. Наверное, размышлял о том, как простой человек мог так долго ему противостоять. Глупец. Он так ничего и не понял. Иной, он, как и все они, считал себя вершиной лестницы эволюции мира. Боги среди людей, повелители Сумрака. Не дано понять, что и над вами есть нечто высшее – и это и есть сам Сумрак.
Иной не замечал меня, какое ему было дело до сумеречного мха, решившего утолить голод остатками эмоций, что совсем недавно бушевали здесь. А я тем временем неспешно заполнял пространство комнаты, готовясь к тому, чего так долго ждал.
Возможно, мне бы хватило тела этого странного человека, который с детства чувствовал меня и мог видеть сквозь Сумрак. Он мне подходил, и этой ночью я должен был закончить начатое 14 лет назад дело. Но вмешалась судьба в лице инквизитора. Что же, не могу сказать, что это менее подходящая оболочка. Он - Инквизитор, ему доступны многие знания и многие возможности. Пожалуй, это будет интересно…
Я был готов. В последнее мгновение Иной огляделся, и в его взгляде, казалось, мелькнуло понимание, но было уже поздно. Мое естество обволокло, опутало его со всех сторон и поглотило. Странно, но сопротивления не было. В отличие от человека, Иной мгновенно растворился во мне. Он стал мной. Я стал им…


IV

Обшарпанные стены. Тусклый свет ламп. Пыльные ступеньки подъезда. По ним не спеша спускался человек, в нелепой для этого времени года одежде – белой сорочке и брюках. Он шел мимо черных провалов дверных глазков, не замечая их пристального взгляда. А может и замечал, но ему это было безразлично.
Вот и выход из подъезда. Прозрачный морозный воздух. Белесая розоватая дымка на востоке. Начинался новый день. Человек глубоко вздохнул, улыбнулся каким-то своим мыслям и шагнул на белый наст выпавшего за ночь снега. Шагнул и растворился в лиловом зареве. Еще пару мгновений портал мерцал, а затем рассыпался мириадой сверкающих осколков Силы.
С протяжным скрипом позади закрылась дверь…

Автор: Lodos ,вм0
_________________
Мир живет в простых словах (с) Lюк
Все важно в этом мире мелочей (с) Sunsay

[Кана Монтеро]

Вот это да!!!!!
Нет слов!!!
_________________
Джуниор Монтеро: Самый крутой артефакт в Дозорах - это мозг. Но он на бирже не продаётся.

Если я вас напрягаю или раздражаю, то Вы всегда можете забиться в угол и поплакать.